Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А-а! Александр Сергеевич!
– Христос воскресе, Наталья Ивановна! – сдавленно говорит Пушкин и делает общий поклон.
– Воистину воскресе! – И Наталья Ивановна христосуется с Пушкиным.
Потом это делает Екатерина Николаевна, чуть растроганно Александра Николаевна. Остановившись перед Натали, он то же говорит и ей срывающимся голосом:
– Христос воскресе, мадмуазель! – почтительно дотрагивается до уголков ее губ. Подымаясь для этого на цыпочки, так как она гораздо выше его ростом.
– Ну, вот!.. Хорошо, что зашли… Садитесь… Садитесь сюда, Александр Сергеевич! – неожиданно для Пушкина очень приветливо говорит Наталья Ивановна и сажает его рядом с собой, указывая тем временем Натали место с другой стороны от себя. – Позвольте вас спросить, в какой церкви вы были?
– Я?.. У Вознесения… – отвечает Пушкин, чем заметно удивляет Наталью Ивановну.
– Как так? Там же, где и мы! А мы вас и не заметили!
– А я вас заметил. Церковь была набита битком, а я стоял сзади… Прекрасный хор в вашей церкви! – сразу попадая в тон, ответил поэт.
– Правда ведь? Все хвалят! Всем нравится наш хор…
– Может быть… Не знаю… – несколько волнуясь, говорит Наталья Ивановна. – Какого хотите вина?
– Благодарю вас! Вместе с вами с удовольствием подниму бокал, – промолвил Пушкин, поднимаясь с наполненным бокалом. – Здесь в вашем семействе в присутствии мадмуазель Натали, которую я обожаю и которую я все-таки не теряю… надежды видеть когда-нибудь своей женой… Наталья Ивановна, укрепите во мне эту надежду!
– Что же вы так… спешите? Это ведь… вопрос серьезный, – говорит она, глядя на Натали. – Ну, что же, Натали?
Вот ты слышала, господин Пушкин делает тебе предложение… Ты согласна?
Натали вопросительно смотрит на мать:
– Я, мама́, я… – говорит она тихо, запинаясь.
– Говори же, наконец, согласна? – несколько повышает голос Наталья Ивановна. – Губы ее затряслись еще более, и из глаз брызнули слезы…
Натали почти шепотом еле проговорила:
– Согласна…
Пушкин, с тревогой на нее глядевший, схватил ее руку и прижал к губам:
– Натали! Натали! Божество мое! – шепчет он, целуя руку.
Тем временем Наталья Ивановна дает знак дворовой девке принести икону.
– Сию минуту, барыня! – убегает и сразу появляется с иконой, которую подает Наталье Ивановне.
Она, подняв икону, становится торжественной:
– Ну вот… Станьте рядом… Наклони же голову, Натали!.. Вот я… я… благословляю вас… Тебя, моя любимая девочка, и вас… Александр!.. материнским благословением… И чтобы святой день сегодняшний принес вам счастье… в жизни вашей…
Пушкин благодарно целует руку Натальи Ивановны и Натали. Подходят Екатерина и Александра и также целуют руку матери, а потом целуют сестру.
В это время входит слуга и вполголоса сообщает:
– Его сиятельство… граф Толстой!
Входит Толстой-Американец, который от дверей торжественно возглашает:
– Христос воскресе!
– Воистину воскресе, мой друг! – радостно отзывается ему Пушкин.
– Ба-ба-ба! И ты тут, Пушкин!.. Наталья Ивановна!
И он, как старый друг дома, празднично лобызается с Гончаровой, а потом и с Пушкиным.
– Наталья Ивановна, да вы, кажется, как будто уже всплакнули? Уж не этот ли мой друг сердечный виноват, а?
Он кого угодно может довести до слез. Мадмуазель Натали! Христос воскресе!
– Нельзя, нельзя! – почти в ужасе вскрикивает Пушкин, продолжая держать Натали за руку. Он прячет ее за собой, становясь между ней и Толстым.
– Чего нельзя? – озадачивается Толстой.
– Целовать мою Натали! Мою невесту! Нельзя!
– Ка-ак? Не-ве-сту? Вон оно что!.. – изумляется Американец. – Родной мой! Поздравляю сердечно! Поздравляю и вас, Наталья Ивановна!.. Это вот сегодня? Сейчас? Злодей!.. А я так за него старался!.. Нет, каков? Я так старался в его пользу, я был таким бесподобным, смею думать, сватом, а он даже не позволяет мне похристосоваться с Натали! Вот так ревнивый жених! Что же будет, когда он станет мужем? А?.. А-а?..
Казалось, все решено, как говорится, Рубикон был, наконец, перейден. Но это был Рубикон русский, который, хорош или плох, зависит от вкуса тем, что его можно перейти еще и еще раз, и взад, и вперед, и всячески, и опять подумать: переходить его или не переходить? Для Пушкина в свершившемся, казалось, было заключено невероятное счастье, но когда две заветные буквы – да – открыли ему сияющий Сезам, все вдруг словно завяло, потускнело. Сказав «да», Гончаровы сейчас же смутились и готовы были на попятный: и «карбонарий» какой-то, и неверующий, и не генерал, не земельный туз, чин ничтожный и вдвое старше невесты, и игрок, и мот, и кутила, и ловелас – словом, «сочинитель». Смутился и Пушкин. Прилетев домой, он сейчас же объявил нащокинский фрак «счастливым», но сомнения уже грызли душу, и он готов был дать стрекача…
Он сразу взял тон насмешки над ними, еще недавно совсем чужими, а теперь вдруг ставшими близкими, над собой и своими недавними опасениями и восторгами. Он, не стесняясь, ездил к цыганам, писал княгине Вяземской письмо несколько фривольного характера на тему, что первая любовь есть дело чувства, вторая – дело сладострастия. И его любовь к Натали – любовь сто тринадцатая и проч., и когда кто-то из знакомых при встрече с ним спросил, правда ли, что он женится, он хладнокровно ответил:
– Конечно. Но не думайте, что это последняя глупость с моей стороны…
Во всем этом, казалось, сама судьба пыталась остановить его, уберечь от будущей женитьбы, предвидя ее трагическую развязку. Пушкин знал, что Натали его не любит, но где-то в душе надеялся, что время внушит ей если не любовь, то привязанность, и он сумеет на этом чистом листе написать свой роман со счастливым концом. Ах, как ошибалась доверчивая и взволнованная душа поэта!..
Мнение Москвы об этом браке установилось очень дружно, сразу: бедная Натали!.. А Алексей Вульф, узнав о женитьбе своего учителя в науке страсти нежной, спешит занести в свой дневник: «Желаю ему быть счастливому, но не знаю, возможно ли надеяться с его нравами и с его образом мыслей…»
И все же, несмотря на то что все участники дела, бродя по берегам перейденного Рубикона, мечтают уже об обратной переправе, помолвка готовится. Головная боль у жениха – где достать денег? Вдруг он вспоминает, что еще не спросил позволения у своих «нянек» – царя и Бенкендорфа. Он садится писать письмо шефу жандармов, в котором, несколько приукрашивая свое финансовое положение, жалуется на препятствие ожидаемой женитьбе: «г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, имеющего несчастье пользоваться дурной репутацией в глазах государя. Мое счастие зависит от одного слова благоволения того, к которому моя преданность и благодарность уже и теперь чисты и безупречны».
Узнав от Бенкендорфа,
