Сын Розовой Медведицы. Фантастический роман - Виталий Чернов

Вода за долгие годы выщербила каменную толщу, меняя русло, проделала множество террас. Метрах в пятнадцати, прилепившись к обрыву, висели густые кусты клена, подобно висячим садам Семирамиды.

Еще выше, на бесформенных глыбах камня, лежал песчаный сланец, весь изрезанный, истрескавшийся и все еще забитый толстым слоем снега и наледи — остатком позавчерашней ночной вьюжной вакханалии. Этот слой снега и льда лежал, впрочем, по всему гребню каменной стены и, медленно стаивая, скатывался с нее капельками мелких брызг. Огромная гладкая стена темнела от влаги. Местами спрессованный снег наплывал на карниз и вместе с щебенкой отваливался кусками.

Упруго упираясь босыми ногами в выемки и хватаясь за выступы, Федор Борисович без особого труда и риска сорваться легко стал подниматься вверх. Поток водопада низвергался сбоку, задевая лишь отдельными струйками.

Дина стояла внизу и следила за его движениями. Поглядывая вниз и улыбаясь, он снова видел на ее лице непритворный испуг, но уже не за себя, а за него. И глаза ее опять говорили, что она действительно счастлива и очень боится потерять это счастье.

— Ради бога, поосторожней, — подсказывала она. — Вы слышите, Федор Борисович?

— Слышу, Дина, слышу. Скажите что-нибудь еще…

— Я вполне серьезно…

Он продолжал карабкаться по камням — все выше и выше. И вот уже схватился за первую ветвь клена. Еще усилие — и он на широком выступе.

— Браво! — закричала она от восторга. — Вы настоящий Хуги! Теперь научитесь подражать его голосу. Тогда все научные опыты мы проведем на вас.

Он погрозил ей пальцем.

Вокруг было много солнца, много зелени. Красота гор казалась поистине сказочной.

Водопад шумел, заглушая слова. Тому и другому приходилось кричать.

— Ди-на! Отсюда великолепный вид!

— Вы меня приглашаете к себе?

— Ни в ко-ем слу-ча-е-е!

Глядя на него, радостная, вся какая-то возбужденная, она стояла, запрокинув голову, в своем ситцевом сарафанчике, перекинув на грудь косу, и все время улыбалась. И он смотрел на нее, почти физически ощущая все то, что исподволь, незаметно накопилось в его сердце к этой милой, целомудренно чистой девушке, все то, что он глушил в себе, сам того не сознавая, тяжелой изнурительной работой исследователя.

Обвалы человеческих чувств, долго сдерживаемые усилием воли, подобны обвалам в горах.

Десятки лет может копиться на изрезанных каменистых склонах песок и щебенка, заносимые сюда ураганами, десятками лет мягкие скальные породы, разрушаясь от дождя и солнца, дополняют этот запас. Слой ложится на слой, ежегодно покрываясь по весне травянистой опушью. Все прессуется настолько прочно, что не сдвинуть никакими силами. Но ничто не может накапливаться беспредельно. И настает момент, когда под бременем дополнительной тяжести вздрагивает от внутреннего разрыва многотонный наносный слой и вдруг всей своей сокрушающей массой подается вниз. Но это только начало. И тот, кому суждено почувствовать под собой первый толчок, уже не станет свидетелем величайшего по красоте и грандиозности разрушения. Не встречая больше препятствия, лавина песка, щебня и камня, ломаясь, взвихриваясь, все сокрушая на своем пути, с гулом и тяжким грохотом обрушивается по склону или падает в пропасть. Тучи пепельно-темной пыли высоко потом вздымаются над местом обвала, пугая зверей и птиц, и носятся в этой пыли, как черные маленькие демоны, горные галки, крича и стеная над погибшими гнездами.

Но вот оседает пыль, обездоленно улетают птицы, и снова надолго утверждается тишина. Только ягнятники и сипы день и два кружат еще над местом обвала, высматривая зоркими глазами его жертвы. Кажется, что неизгладимый след разрушения долго будет отталкивать взгляд обнаженностью ужасной катастрофы, но нет, она не вызывает ни ужаса, ни разочарования, след ее по-новому величествен и красив, как всякое обновление…

Федор Борисович зажмурился от ощущения нахлынувших на него чувств. В мыслях нетерпеливо звонкими молоточками звучали слова Николая Скочинского, сказанные ему одному перед уходом: «Береги ее, Федя, она тебя любит…» Эти слова тогда ошеломили. Он никогда ничего подобного в ней не замечал. Она вела себя так сдержанно. Скорее всего, можно было подумать о ее симпатии к Скочинскому. Они всегда мило болтали друг с другом, в ее отношениях к Николаю сквозила такая доверчивость, что он даже подсознательно был на Дину в обиде за ее непонятное к нему отчуждение. Уже вскоре он вынужден был признать, что Дина как научный сотрудник — неоценимая находка для него, что она превосходнейший человек, обаятельная девушка, умная, смелая, умеющая отлично владеть собой. Но, боясь собственной легкомысленности, ни разу ни словом, ни намеком не выразил ей своей симпатии, кроме искренней признательности за ее тяжелый труд, разделенный с ними, мужчинами, поровну.

Эти два дня после ухода Николая были для него целым наваждением самых противоречивых чувств и мыслей. Только напряженные встречи с Хуги заставили его не высказывать их вслух. Это давалось нелегко. И вот теперь, сегодня, он разом почувствовал, как велика его ноша и что нужен только толчок, чтобы сбросить ее.

Дина взмахнула рукой, как бы приглашая его спуститься и вместе с тем выражая этим взмахом всю полноту своей скрытой любви к нему, чего не могла бы выразить словами.

И вдруг все ему показалось смешным и ничтожным по сравнению с тем, что ожидало его внизу. Ничто не может накапливаться беспредельно… В душе что-то вздрогнуло, подобно начинающемуся обвалу, и его неудержимо повлекло вниз. Он схватился за кленовый куст и торопливо опустил в расщелину ноги. Он спускался так быстро, как только было возможно, чтобы не сорваться и не упасть, и эта его поспешность страшно ее напугала. Она поняла, что с ним что-то случилось. Через три минуты он был уже на земле. Он шел к ней с протянутыми руками, но не руки, а его глаза сказали ей все.

10

— Сегодня мы отпразднуем нашу помолвку, — сказал он, — взмахивая топором возле охапки сушняка, брошенной поодаль от кострища.

Она улыбнулась.

— Нет, в самом деле, — повторил он. — А когда вернутся Николай и Кара-Мерген, мы сделаем это еще раз. Свадьбу же устроим в Пятигорске.

Дина подошла к нему, приподнялась на цыпочки и поцеловала в щеку.

Они зажарили на вертеле большой кусок присоленного архарьего мяса, испекли на казахский манер лепешку, и тогда Федор Борисович достал из рюкзака фляжку со спиртом. За все время никто из них так и не притронулся к ней. Сегодня были все основания.

Он налил в кружку спирт — себе больше, ей меньше, и разбавил водой. Она же тем временем нарезала мясо и разломила лепешку. Стол был готов — лучший из столов в мире. Их окружали горы, девственные леса, дикие, никем, кроме них да зверей, не хоженные тропы. Вдали ворковала горлица, где-то стучали дятлы, с щебетом низко носились вокруг стрижи и ласточки. И небо было безоблачным, голубовато-прозрачным, как душа у того и другого. Под птичий гомон и выпили, все до дна. На глаза у Дины набежали слезы, и она, раскрыв обожженный спиртом рот, долго махала ладошкой. А Федор Борисович только засмеялся, подхватывая со скатерти дымящийся кусок мяса.