Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Федоровна Рубанова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вдох-выдох, вдох-выдох… Подъезжает «шестёрка» (троллейбус) – не в той же ли самой я перемещалась в каком-нибудь девяносто втором?.. Дальше не продолжать. Клац-клац: двери. «Памятник Павлову» – привет от Есенина, «Библиотека Горького», «Площадь Революции» – или как там ее теперь? Соборная, что ли? «Детский мир»?.. А экс-Ленина, став улицей Астраханской, снова обернулась кепочкой «великого энтузиаста»… Остановок не объявляют; проснувшаяся кондукторша отрывает билетик. Брови непроизвольно ползут вверх: всего пять рублей. Пять, Карл, – и можно доехать из одного конца города в другой. Я не делаю этого. Я даже не выхожу на ***, словно боясь спугнуть воспоминание о музыке прошлого века. Моей – и ничьей больше, и нечего о том.
* * *Куда еду? Еду ли? Это – рЯзань? Рязань? PЯзань? Ryazan? Да что это такое, черт возьми? «Подскажите, как проехать к ***» – название улицы незнакомо; «Вы не знаете, эта маршрутка доедет до ***? А какая доедет?» – «Простите, не знаю». Гостья? Здесь?.. На такси удобней: беру такси. Щемящее чувство дома: от сумы, тюрьмы да рЯзани не зарекайся. Нелепое смешение досады и радости; абсолютная – а бывает относительная? – амбивалентность чувств. Одномоментно. Одновременно. Во Времени Прошедшем и Будущем. В Настоящем. В Настоящем Продолженном. Всегда: нераздельно, неразрывно. Русский диссонанс.
«В Рязани ликвидирована оранжерея конопли», «С наступлением обильных снегопадов, пришедших на смену аномально теплой погоде, в городе Рязани начала работать снегоуборочная техника», «Два дня в Рязани находилась спортивная делегация китайского города Сюйчжоу из провинции Цзянсу…».
Что ни камень – то преткновение: рЯзань на шее. Захожу в магазинчик – когда-то на его месте был молочный, тот самый: и эти стеклянные пол-литровые бутылки с молоком, запечатанные золотистой, серебристой, светло-зеленой фольгой… Наверное, я бы втридорога переплатила именно за такую бутылку, и вот некие умники, давным-давно просчитав мое – и еще нескольких миллионов таких же «ностальгирующих» по детству – желание (пусть и относительно другого «продукта»), подсовывают в другой лавчонке то самое ситро – «Буратино». Не покупаю, ухожу: угадайте с трех раз.
А вот и школка – весьма средняя, облезлая, сколь ни крась. Таких не счесть; за версту несет скукой, рЯзанскими училками (нет-нет, среди них есть и нормальные и даже ухоженные, попадались) и мокрым мелом (едва пишет по доске, пусть ту даже и «сахарной» водой терли). Ничего не изменилось, только цвет – вместо поносно-желтого – грязно-бордовый. А вот школкин двор с той же гробоподобной атрибутикой и все та же дыра в заборе, через которую можно «срезать» угол и выйти на другую улицу через беседку: ничего не изменилось. Вот тот же магазин с порядком поистаскавшейся вывеской «Семена», которая уже не раздражает, как раньше. Все тот же унылый продуктовый, где маются очередные продавщицы в тщетном ожидании функционального хасбанта, которого не будет. Вот «Изумруд», где бабушка покупала внучке чудесный золотой перстенек, не подозревая о том, что через двадцать с лишним лет его у нее украдут. Вот экс-«Галантерея», «Обувь» (ау, коричневые лакированные туфли на воттакенном каблуке!), ничем не примечательный, кроме связанных с ним сюжетов, ДК, музыкалка: ничего, как будто, не изменилось. Крошечный двухэтажный домик, притаившийся в малюсеньком подобии парка… кажется, зайдешь туда – и выйдет ***: «Привет, Натали! Иди в класс», – но *** давно в СПб, рЯзань никогда не любила, однако бросить город решилась лишь в пятьдесят: «на подоконнике Европы» ей лучше.
Странные, порой чудовищные, отношения с рЯзанью возникали у многих. N, вернувшись «в пенаты» через восемь лет после вынужденного расставания с «большим городом», раньше срока (впрочем, о сроках здесь не судят) оказалась на все том же пресловутом Шоссе Энтузиастов; город методично убивал ее, пил каплю за каплей. И – выпил, убил: «Я даже не смотрю по сторонам, когда выхожу на улицу, только под ноги» (она – мне, уже в прошлом веке).
И я зажимала порой нос, чуя легкое головокружение от некоего абстрактного – ан нет его реальнее – удушья, со страшной скоростью носившегося в воздухе, нагонявшего тебя если не с помощью ума, так хитрости… Силки. Капканы. Петли. Они тесны и унылы, эти вполне нормальные улицы – и лишь потом, много позже, понимаешь, что только там, около дома, где прошло детство («Стареешь, мать!»), и хочется порой оказаться. Однако-с в качестве гостя. Любить рЯзань лучше издали – как, впрочем, и любую другую точку на этом маленьком шарике, включая и Москву, и Амстердам, и Гданьск… Даже «самую-самую»: подноготная почти всегда исключает любовь. Мысль, впрочем, не нова. Что не исключает возможности ее дублей. Basso ostinato – чрезвычайно упорный бас.
Ольга Татаринова[121] в книге «NONFICTION: „Кипарисовый ларец“»[122] описывает рЯзанское свое студенчество как «тусклое» и «пропащее». Одновременно читаем в ее «DIARY»[123] следующее (запись 1962-го): «Перепрыгни сочно-зеленый ров, обойди, не пугаясь, больницу – и ты у переезда, на котором ничего не изменилось со времен Станционного Смотрителя: полосатая будка, шлагбаум на цепи. И деревянный двухэтажный дом. Ведь был в нем и трактир, и метель пережидали…». По словам Ольги Ивановны, давным-давно она задержалась в этом городе на несколько лет из-за того, что, сидя в каком-то кафе увидела «лошадиную морду, спокойно заглядывающую в окно: ну разве можно после такого уезжать?!».
…на площадь Ленина вернули памятник (ему же), вместо которого энное количество времени стоял на постаменте крест: итак, на колу висит мочало, а над площадью нелепо возвышается бесшоссейный энтузиаст. И немудрено, ведь рядом с ним… Но чур меня! «Более чем трехтысячной колонной встретили рязанцы праздник Великого Октября. Таким вот дружным строем ответили они на „отмену“ антинародной российской верхушкой этого святого для
