Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки - Наталья Федоровна Рубанова

В тургруппе, где оказалась мама, по иронии судьбы очутились не только городские совки-совочницы, но и поощренные за добросовестный труд председатели колхозов. «Все в черных сатиновых трусах, в сандалиях с негнущейся подошвой, в одинаковых шляпах и с одинаково свисающими животам… такая, знаешь, „футбольная команда“! – смеется. – О, как хохотали над ними французы справа! Как фыркали над русиш швайн немцы слева! У них-то и лежаки, и халаты махровые, и… русиш швайн же лежит на песке гол как сокол. А знаешь, как стыдно было за одну нашу советскую женщину, купавшуюся в белом, не от купальника, „низе“, и черном грубом „верхе“?! Пластмассовая застежка видавшего виды бюстгальтера приколота булавкой… И эта желтая пуговица на растянутой грязно-белой резинке…» – мама, вспоминая, качает головой и вздыхает: «Тихий ужас! Как, впрочем, и в варьете строем – кошмар… По головам нас тогда пересчитали, повторили туда нельзя, сюда нельзя, а мы и сами знаем: вход пять левов, а на деньги, которые разрешили взять, только бутылку воды и купить… Но болгары русских любили, называли нас „брату́шки“. „Брату́шки“ же за сувенирами насмерть давились – я никогда к этим палаткам не подходила, стыдно было! А немцы с французами все смеялись, пальцами показывали: „Совь-е-ти-ки!“. Такая вот была у меня Европа…».

Из потока бессознательного коллективного, «советский»: балет, шоколад, космос, ВДНХ, невежественный, дикий, безвкусный, народный, наивный, примитивный, двуличный, мелкий, красный, стукач, коммунист, лицемер, партийный, водка, вор, завод, начальник, дурак, психушка, «Беломор», товарищ, Гагарин, талон, снег, милиция, «Время», Шолохов, Красная площадь, миру-мир, спорт, апартеид, Африка, дружба, фестиваль, ситро, картошка, лагерь, мемуары, строй, соседи, килька, гимн, труба…

Году в 97-м моя экс-однокурсница впервые открыла «окно в Париж»: уехала с будущим мужем в самую настоящую Францию на белую зависть однокурсниц – мы учились тогда в вузе, где возможность путешествий не обсуждалась: с нашей ли стипендией и подработками, в самом деле? Поэтому по возвращении, ее, благоухающую «родной» Dolce vita, в пончо и безумной маленькой шляпке, похожей на тюбетейку, доставали расспросами «Ну и как там, в Париже?». А она с некоторым ностальгичным раздражением отвечала: «Кафе. Импрессионисты. А дворники все в зеленом – и с зелеными метелками! Супер!». Потом ей вспомнились и запаянные – от терактов – урны… И парижанки – просто, но с каким-то чувственным шиком, одетые. И – русские, бывшие советские – женщины, «открывающие Европу», которых так легко распознать по пакетам в руках и кричащим шмоткам. Что это? Неистребимость ситцевого белья в цветочек? Клеймо серпа и молота навсегда? Остаток растерянных поколений?

В бальзаковском возрасте моя знакомая взяла, да и уехала «туда». Но, прожив столько лет в России-матушке, непросто даже с неплохим английским и не самым плохим хасбантом встроиться в чуждую «загадочной русской душе» культуру (миф, никакая эта душа не загадочная, да и с чего б?). «Они идиоты! – звонила мне экс-советская женщина „оттуда“. – Вместо того, чтоб есть натуральные продукты, жрут всякую гадость и толстеют! Полы в домах каменные, поэтому столько людей к 60-ти в инвалидных колясках разъезжает… Мужик мой двух шагов без машины не сделает, плюс каждые выходные ему обязательно нужно в ресторане обедать (заодно и меня всем „показывать“!) – а я эту их еду терпеть не могу, и вообще… от себя не убежишь, и – знаешь? – какие-нибудь провинциальные продавщицы, вышедшие покурить на улицу, такие же, как и в городе, в котором ты родилась: все везде одинаково… Обыватели – обыватели и есть». С работкой непросто, особенно когда тебе за… – цать; курсы «нового родного» языка и горький вкусный «Гиннес» в пабе, где немало тех же русских, не панацея от того, что называется «они другие». Правда, девушка, обитающая в нескольких часах езды от Лондона, привыкла к той жизни достаточно быстро (видимо, дело в возрасте – ей нет еще 30-ти) и, окончив колледж, вполне нормально себя ощущает: если б только жизнь в королевстве была дешевле… Если б (остальное за скобками).

Из потока коллективного бессознательного, «советская женщина»: мать, жена, ткачиха, Савицкая, учитель, героиня, доярка, лошадь, бык, баба, мужик, синий чулок, золотой зуб, политинформация, коммуналка, гвоздика, костюм, щи, ударница, дура, базар, несчастье, тюрьма, огород, автобус, собрание, «вечер отдыха для тех, кому за…».

Мое же открытие Европы случилось когда-то в Польше: как пела Вероника Долина, «…все дело все-таки в Польше». Быть может, это и смешно-мелко-скучно, но комфортные туалеты в электричках и, пардон, нормальная туалетная бумага… Во всех без исключения электричках – от Тересполя до Варшавы, – и это было слегка унизительно-удивительно, не как в пенатах, и невольно вспоминалась «Москва-Петушки» да жутенькие подмосковные поезда, в которых я теперь, к счастью, не езжу… Польша заворожила своей мелодичностью, чего не скажешь о гордой, восхитительной Чехии, в которую я, несмотря на ее красоту, так и не влюбилась до беспамятства, и именно на Карловом мосту поняла, что где-то как-то хочу если не к березкам, то явно в Москву: может, из-за не очень-то гостеприимных чехов (хотя, какими им еще быть после 68-го?), может, из-за бехеровки, будь она неладна, а может просто потому, что возвращаться приходилось к корыту на тот момент весьма потрепанному? Бог его знает.

Потом я ехала в Петербург и, по подоконнику Европы прохаживаясь, одним глазком все ж мечтала подсмотреть, к примеру, за Парижем – как любая «советская» когда-то и «гламурная» теперь – женщина. Я помнила, что хорошо лишь там, где нет меня – и нет меня, и пыталась забыть Генри Миллера, утверждавшего, будто «Париж прекрасен, но он смердит».

13.03.2012

«О майн готт, о май Отт!..»

[Достойно прожить жизнь до конца]

Урмасу Отту

(23.04.1955 – 17.10.2008)

В детстве была я немного влюблена в не очень красивого, но страшно обаятельного Урмаса Отта и немного – в очень красивую, но не страшно обаятельную Софию Ротару. Акцент на немного, поэтому любые попытки разобраться «с этим» оставим за скобками. Отта обожала за острый ум и хирургическую работу с подопытным собеседником, работу всегда in vivo, наживую. Ротару – за лёдную ведьмину красоту и недосягаемость: на такую только смотреть, ведь лишь приблизишься, тут же сгоришь, со звездой шутки плохи. Я и не приближалась – да и как это было б возможно? Я лишь фантазировала: вот если к внешности Софии Ротару приставить мозг Отта, что выйдет? А если Урмаса Отта одарить красотами Ротару – что получится, останется ли он собой? Второй случай оказывался явно сложнее первого, и я переключалась на другое, но никогда не переключала зомбоящик с «Телевизионным знакомством» простого эстонского парня, от чьего