Память сердца - Рустам Мамин

Не могу вспоминать без смеха один из репетиционных дней. Съемок из-за дождей не было. На безлюдных аллеях отрабатывали эпизоды атак. Я, находясь в эвакуации, с ребятами ездил, скакал на любом коне, и даже без седла, – дело привычное для всех, кто хоть одно лето жил в деревне. А тут – в седле! Да с шашкой наголо! Чувствуя себя одновременно и Павкой Корчагиным, и комиссаром Баклановым, и вообще революционным героем, я, охваченный «упоением боя», пришпориваю коня и лечу по безлюдной аллее вперед: «У-у-ра-а! За мной!..» Дождь хлещет в лицо. Бодрит…

А за мной просто пристроился режиссер Горелов. Он впервые сел на коня, решил покататься. Но кони-то спортивные, привычные к победным скачкам, совладать с ними непросто. В «пылу сражения» я не сразу понял или не расслышал крик Горелова. А он, оказалось, не в силах удержать разгоряченного коня, в отчаянии кричал, срывая голос до сипа: «Бакланов! Бак-ла-а-но-ов!.. Стой! Бакланов!..»

Оборачиваюсь и вижу: что такое?! Лицо режиссера-постановщика сплошь заляпано ошметками грязи, летящей из-под копыт моего коня!.. Сам Горелов, не чувствуя стремян, еле держится в седле, в такт галопа съезжая то вправо, то влево! Вот-вот шлепнется в лужу… А погода была, я уж упоминал: дожди шли неделями.

Ну, это надо было видеть! Грязь на шее – прямо пышное липкое жабо! Грязь за воротом, на ушах, в ушах, шапкой накрыла волосы!.. Мой стремительный галоп буквально упаковал его бурой жижей, как панцирем, настолько, что он едва мог шевельнуть рукой. Все было заляпано и утрамбовано так щедро, что бедный режиссер самостоятельно не мог ни сползти с коня, ни раздеться. Ребята, искренне сочувствуя, помогали ему…

– Черт бы его побрал! – задыхаясь и отплевываясь, причитал Горелов. – Мой конь, наверно, никогда в жизни не приходил на скачках первым! Ну ничего не мог с ним поделать! Ни отвернуть, ни прибавить рыси – только за хвостом! Скачет, будто ему только этот рыжий хвост и нужен!.. Мне казалось, я даже дышал грязью из-под хвоста! Наверно, на всю жизнь грязи нажрался!..

Ребята, помогавшие ему снять быстро подсыхающие на свежем ветерке грязевые доспехи, рассказывали потом, что только один галстук весил, наверное, килограмма два. Представляете, сколько на нем было нашлепано!

Что делать?.. Не возвращаться же режиссеру, прикрывшемуся в смущении чьим-то пальто, домой в трусах?! Решили послать директора картины в магазин за бельем. А у того, как всегда, при себе не оказалось нужной суммы. Скинулись. Никто не жадничал: ни исполнители главных ролей, ни массовка. Купили режиссеру не только белье, но и рубашку, брюки, кофту и даже галстук. Директор картины обязался все компенсировать. Словом, одели мужика заново. Горелов был доволен, даже рад:

– Коню я обязан обновлением. Куплю ему овса или пару буханок хлеба! Надо же, как чуял чертяка, что у меня сегодня знаковое свидание! Теперь я появлюсь во всем новом…

«Метелица» был первой ласточкой, первым телевизионным художественным фильмом, снятым на Шаболовке. Снимали быстро, второпях: спешили закончить к Октябрьским праздникам. Из-за этого, по ходу, режиссер вынужден был многое перекраивать, лишаясь ряда интересных эпизодов.

Картину принимал Фокин, один из руководителей тогдашнего телевидения. Кажется, фильм наш не слишком ему понравился. Он сетовал на смещение акцентов, отсутствие идейно важных фрагментов, потерю динамики. «Слишком легкая победа», – сокрушенно подвел он итог…

Фокин из тех первопроходцев, кто создавал телевидение в стране. Он был весьма и весьма интересным человеком, вообще, как говорится, «выпадал из общей обоймы». Лицо, спокойные манеры, неторопливая уверенность речи – все в нем притягивало, привлекало, выдавая незаурядность. Чувствовалась в нем самобытная личность, опережающая свое время. Он был и сценаристом, и организовывал передачи, и программы вел. Удивляло и вызывало даже какое-то преклонение еще и то, что, будучи на протезах, он лихо вскакивал на сцену, что-то показывая или рассказывая. И так же лихо соскакивал…

Итак, закончив свою последнюю концертную программу на ВДНХ, мы, сидя не скамеечке, с удовольствием обсуждали наши недавние съемки. Некоторые даже пытались заочно критиковать режиссера:

– А я и не так мог бы остановить лошадь! Поднять на дыбы надо бы!..

– А я мог бы подъехать с другой стороны, рубить с левого плеча. Справа-то для камеры не выигрышно!..

Наступал вечер. Есть хотелось давным-давно: в животах уже и звери урчали и петухи пели… Рот полон слюны. Еще бы: с утра голодные, а деньги – когда уж проедены! Но все кафе до девяти часов закрыты. Чтобы убить время до ужина, решили прогуляться всей компанией.

И вот идем мы по аллее. У Ножкина в руках гитара. В тот день у него было особо залихватское настроение, и он пел свои песни.

– «Кури, ури, ури… Кури папиросы…» – весело, озорно напевает Миша. Песенка шуточная, ироничная и очень заразительная.

Вызывая улыбки встречных, мы шествуем по аллеям. А за нами (откуда что взялось?!) тянется сплошная широкая колонна, как на демонстрации. Смотрим – и навстречу нам идет такая же масса народу! Миша, продолжая напевать, шаловливо предложил:

– Ребята, не сворачивай!..

Встретились. Прошили встречную колонну насквозь, прошли через нее, как вода через решето. Они через нас. Очевидно, встречные решили, что мы ведем всех куда-то на определенное мероприятие и тоже присоединились к нам.

Идем дальше. Дошли до прудов, огибаем… – оглядываемся, а за нами длиннющий хвост! Примкнули еще многие! И всё продолжают и продолжают присоединяться. Бегут, спешат. Становятся в конец целыми группами, приноравливаются к общему шагу. В ногу! В ногу!.. И конца шествию не видно! Впечатление такое, что мы собрали почти всех, кто был в это время на выставке. Ну, смехота! За массовиков нас приняли, что ли? Что делать?..

Деваться некуда. Потопали к своей эстраде и, как заведенная шарманка, давай снова наяривать свою концертную программу – сверх плана!

Начало темнеть. Вот уже – там, тут – вспыхнули разрозненные пятна света. Радостными факелами вдруг засветились фонари. Заиграли, повеселели в подсветке фонтаны… Игровые и эстрадные площадки, в том числе наша, окрасились веселыми разноцветными гирляндами. Неожиданно запели где-то звонкие трубы, и ВДНХ озарилась ярким светом, словно сказочное королевство накануне бала в сказке про Золушку.

Репродукторы в разных точках дружно принялись изрыгать самую разную, но одинаково оглушительную музыку. Необходимость в нашем вынужденном концерте, естественно, отпала. С эстрады мы видели: только что бурно аплодировав, народ вдруг разворачивается к нам спинами и вливается в расходящиеся потоки…

Скоро, скоро где-то там – главное торжество!..