Память сердца - Рустам Мамин

Но, черт возьми, почему так бывает?! Как бы ни были голодны, увидев на столах изобилие яств, мы почему-то утратили и пыл, и аппетит. Разглядывая затейливо украшенные блюда и закуски, неторопливо поддевали вилками нежные кусочки, жевали – без наслаждения и азарта – и, конечно, очень быстро насытились. Видя, что мы почти покончили с трапезой, черный дядя с усиками резво подскочил к нашему столу:

– Да вы что, ребята?! Считай, и не попробовали даже ничего! Что вспоминать-то будете? Фестиваль ведь! Вон за тем столом – блюда итальянской кухни, там – китайские. А вот те два стола у окна – латиноамериканские! Ешьте, ешьте, пожалуйста!

Любопытство придало нам резвости и желания еще чего-нибудь отведать. Пошли к указанным столикам. Попробовали одно, другое – прежде всего мясное; испили ананасного сока, кокосового молока… Ну, братцы! Всё! Кажись, неделю можно поститься. Измученные желудки отяжелели. Да и трудный день напоминал о себе. Мы твердо намеревались покинуть гостеприимное кафе. Отчаянно захотелось спать.

Но не тут-то было: программа праздничного ужина не была исчерпана. Начались рассказы, воспоминания, разные байки про смешные случаи с участниками и гостями фестиваля. Два молоденьких официанта, очевидно студенты, исполнили для нас под балалайку куплеты собственного сочинения. Ну, а Миша Ножкин спел им несколько своих песен; мы, как могли, подпевали. Атмосфера все больше теплела, отодвигая сонливость.

Завязался общий разговор. Смех, шутки и даже хохот. Все устали, и хотелось сбросить с себя напряжение, расслабиться. Стало весело, исчезла всякая натянутость, официальность. Никто и не заметил, как все расселись за столами, и началось действительно что-то похожее на праздничный ужин…

Вышли мы из кафе уже под утро. Небо сереет. Прохладно и свежо.

И вдруг вспыхнули фонари, запестрели, игриво подмигивая, электрические гирлянды. Загремели бравурными песнями было захлебнувшиеся репродукторы: врубили, наконец, рубильник.

Боже!.. А яблони-то все – обтрясены! Сплошным цветным ковром ароматные яблоки на траве покоятся. А на яблонях – по одному, по два яблока сиротливо, будто забытые, висят. Видимо трясли не только в свое удовольствие (как мы когда-то), но и от досады за потерянное время и за несостоявшийся праздник. Вот так для меня и моих друзей закончился Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве.

Но все-таки я хочу закончить прерванный рассказ про Козла.

Как-то вечером Козел к нам не пришел. Колька опять напомнил про его сад. Решили. Пошли. Костя Мамин (помните, мой двоюродный брат, наш заводила) предложил:

– Пойдем не по Вокзальной улице, можем с ним встретиться, а по Шоссейной. Зайдем в сад не сзади, а со стороны дома: в саду я днем кровать видел, там, видно, спит кто-то. Войдем через калитку, обогнем дом и выйдем в сад со стороны террасы.

Договорились. Осторожно входим в сад. На кровати кто-то лежит. Костя шепотом командует:

– Без меня не начинать!

Усмотрев в темноте натянутую бельевую веревку, срезает ее и тихо, по-кошачьи подбирается к постели. Привязав конец веревки к ножке кровати, он перекидывает ее через спящего, протягивает по низу, опять перекидывает, потом по низу… И так несколько раз. Получилось: спящий спеленован, как младенец! Кто-то испуганно:

– Ребя, он не дышит!.. А недавно вроде дышал. Умер, что ли?..

Костя командует:

– Врежь ему по носу!

– Ой, нет! Он дышит! Слышь, засопел?

– Слышу! Пошли…

Приноровившись к первой яблоне, Костя, зло сплюнув, шепнул:

– Это Козел лежит, сукин сын. Притворяется!..

Обобрали сад. Но все же не очень трясли – свой вроде.

На другой день Козел рано пришел к клубу. Зовет в Калиновку – в двух километрах, одна остановка поезда.

– Там солидный сад… Сегодня ночью у нас калиновские ребята были, человек десять. Как фашисты сад ободрали!

Костя в ответ наивно, искренне так:

– Да ты что?!

– Да!.. Но у меня берданка была. Я пальнул вверх, – они застыли все. Как каменные. Я ложем берданки ка-ак врежу одному-другому – враз попадали! Остальные – бежать! Я быстро перезарядил. Хотел пальнуть, а их и след простыл! Хотел в милицию сдать, да поленился: думаю, лучше к ним в сад пойдем да потрясем как надо!..

Костя невинно так сообщает:

– А мы в клубе были. Там кто-то сказал, калиновские ребята приезжали. Пятеро их было!

– Ну да, пятеро! У меня глаз – алмаз! Десять! Да еще в темноте сколько стояло. Там одному калиновскому – дылде-жуку – крепко досталось, я ему прикладом по лбу!.. Аж у самого из глаз искры посыпались…

Мы ему так и не открылись. Больно красиво врал, сукин сын. Да и жалко было его, он и так чувствовал себя среди ребят чужаком.

Ребята пятидесятых

И хотел бы я оторваться от того далекого времени первых послевоенных лет, отдавшись последовательному изложению дальнейших событий, да никак не могу. Не отпускает. Если выражаться высоким штилем, то, можно сказать, это было моей новой жизни переломом. Время кульминации, что ли… Покончено с суровым временем – я на свободе! Молодость, стремление жить, любить, наслаждаться фонтанировали во мне, ища выхода. Я чувствовал себя птицей, парящей в вышине. Казалось, мне все по плечу! А впереди – столько счастья, столько радости, что только наслаждайся. И ни-ни… Спугнешь счастьюшко-то! Ох, как упоительно это состояние! Вспомнишь, – и голова кругом! Даже не верится…

Представьте себе. Ранним утром, строго по расписанию, к каждому поезду от Каширы до Коломенского, на всех станциях собираются рабочие и служащие и едут в Москву, на свои предприятия. Привыкшие друг к другу, ездят месяцами, годами в одних и тех же вагонах, на одних и тех же местах. Утром едут с областными новостями, семейными заботами делятся. Вечером, набрав корма для чад своих, едут с новостями другими, городскими. «Обозревают» международные события:

– А слышал, что Черчилль сказал, будь он неладен?

– Да… А как ему врезал Сталин?!

Словом, тут тебе и политика, и философия, и накопление житейской мудрости, и спортивные страсти по поводу любимых команд. Все устоялось, утрамбовалось, стало жизненной необходимостью: сегодня то же, что было вчера, позавчера; завтра – как сегодня…

А у молодежи свои дела, свои планы-заботы. Свои новости. У них сложились свои сообщества, свои группы: шахматистов, футболистов, «актеров» народного театра в Расторгуеве, где по вечерам режиссером Костя Тыртов. Там собираются заядлые поклонники Мельпомены…

Позволю тут себе несколько отклониться от прямого повествования, потому что зудит во мне, бередит сознание, ну просто не дает покоя одна мысль. Эти люди, о которых я рассказываю, годами ездили в Москву на работу: на заводы «Серп и молот», «Шарикоподшипник», «ЗИЛ», «МЗМА», «Электропровод», фабрику «Парижская Коммуна».