Память сердца - Рустам Мамин

Скоро, скоро где-то там – главное торжество!..

И вдруг, без нескольких минут девять, вместо главного торжества… – темень кромешная! Аб-со-лют-ная! Будто на всей территории ВДНХ кто-то рубильник вырубил! Ничего себе, а?.. Вот тебе и Всемирный праздник молодежи, и дружба народов, и «пусть весь мир узнает нас», и «торжество социализма над капитализмом», – и прочая, и прочая… Да…

После яркого света – тьма такая, будто враз все ослепли! Аж на глаза давит! Вот уж действительно подарочек вам, гости дорогие! Ну прямо на блюдечке! На-ка выкуси, Европа, от нашего азиатского гостеприимства! На! Довольна?!

Все живое на празднестве не только ослепло, но даже, вроде, и оглохло! На какие-то мгновения пронизывающая кладбищенская тишь будто шапкой накрыла всю выставку. Казалось, все моментально вымерли. Или просто наступил конец света!..

И вдруг по всей территории пополз, нарастая и ускоряясь, жуткий непередаваемый гул. Вот уже, как смерч, он закрутился, охватывая все большее и большее пространство! Люди, собравшиеся на праздник со всего света, с распахнутыми для радости, дружбы и любви душами и сердцами, захваченные врасплох, не на шутку встревожились, будто их из сияющего рая их низвергнули туда, где а-ад! И естественно, удивление, потрясение и возмущение прорвались! Хлынули бешеным потоком!.. Ну как тут простому человеку не вспомнить чью-то мать?! Вспоминали!.. И как! На всех языках. Отсюда и родился этот мощнейший непонятный гул. Народ не растерялся, нет! Люди невольно, но верно выразили свое негодование – не стали расходиться. Да и куда расходиться-то во тьме, когда на расстоянии вытянутой руки друг друга не видно!

Чтобы не биться лбами, все делегации, группы и парочки перебрались с аллей – на газоны. Рассредоточились под деревьями, в основном под яблонями. Во-первых, никто тебя не толкнет. А потом, – манит аромат!.. А яблоки? Это же ВДНХ! Яблоки, и ка-ки-е-е!.. Мамочка моя родная! А к тому же еще – все голодные! В таких случаях сорви только одно – и пошло-поехало! Чужие яблоки всегда слаще, я по себе знал.

Вспомнилось Расторгуево, ездил туда к родственникам. Там в первые послевоенные годы в районном клубе, где молодежным театральным коллективом руководил Костя Тыртов, после занятий собиралась компания, человек десять с девчатами. По окончании занятий начинался галдеж: решали, чем заняться, куда себя деть, что делать. Время было осеннее – не позднее, до ночи далеко. А вечера темные – тайнами окутаны, девичьими ласками головы вскружены. Всем было-то лет по семнадцать, кому-то, может, восемнадцать-девятнадцать! Эх, времечко!

Кто-то из ребят расторгуевских философствовал:

– Вот ежели бы молодость растянулась лет на тридцать-сорок, а на трудовые годы да семейные там невзгоды, «на все про все» – год!.. И хватит. Зачем нам стариками быть?

Над ним посмеялись:

– А это от тебя зависит.

– Как это?

– А ты шагай ширше, вот и растянешь!..

Нет, братцы, вернусь-ка я лучше к яблокам, а то и я зашагал «ширше»…

Был в Расторгуеве парень один, по кличке «Козел». Судачили, что ребята застали его за странным неприличным занятием с козой, – отсюда и кличка. Его брезгливо не признавали своим, и он держался стороной. Правда, все время искал возможности сближения – но как?..

Днем Козел шнырял по округе и разнюхивал, где есть хороший и доступный сад. Надо же, не ленился, столько километров отмеривал ежедневно! Находил такой сад километрах в трех-пяти, и по его наводке гурьбой с удовольствием шли на абордаж, хотя у всех были свои сады, и роскошные. А может, потому и ходили, чтоб свои не трогать? Кто знает?

Из Расторгуева в Опаринки километров пять шли охотно, и, что главное, каждому хотелось самому трясти яблоню. И не просто трясти, а потрясти в свое удовольствие, всласть! Чуть потряс, – сыплются яблоки упругим дождем! Ну что тут – нагнись, подними, – и нужно-то пять-семь яблок, себе да девчонке! Так нет, каждый норовит сам потрясти!.. Так и уходили, обезобразив чужой сад.

Ну а я – нет! Ей-богу, нет: не тряс. Мне больше по душе было с девчонкой погулять, особенно с той, беленькой, голосистой, которая песни старинные любила петь. Те, что сидя на завалинках, вспоминая молодость, старики пели – песни отцов своих. Ох и здорово же пела эта чертовка! Слушаешь, – и дух захватывает, будто ты сам в тех песнях. И несешься из края в край, любя и страдая, судьбой обласканный и ею же и преданный: «Дам коня, дам кинжал, дам винтовку свою, а за это за все ты отдай мне жену…» Или: «Когда б имел я златые горы и реки, полные вина, все отдал бы за ласки взоры, и ты владела б мной одна…» Э-эх!.. Нет, все-таки невероятно извилисто русло воспоминаний: не выпрямить, не направить! А времечко-то было золотое – молодость! Итак…

Возвращаясь, все ругали Козла, с досады. Понимали, не приведи он нас, сад был бы не тронут. Отругают, дадут пинка. А в следующий раз снова мучаются от безделья:

– Вот черт, Козла нет, – неумело перебирает струны Минаев Колька. – Скучно… – Вдруг, отложив гитару, вроде как опомнится: – Ребя, а давайте махнем в сад к Козлу! Мне сдается, он нас от своего сада отводит.

– Точно! – плутовато подхватил кто-то.

– А вон Козел идет, легок на помине.

Оказалось, в Суханове, в трех километрах от Расторгуева, Козел опять сад нашел. И опять все с удовольствием собираются в ночной набег. И все разговоры: «Ребята, хватит! Не надо трясти. Жалко! Ведь люди трудились…» – снова оказываются бесполезными:

– Да-да!..

– Да!..

А пришли в сад – ну как не потрясти?!

Так вот то же самое было и на ВДНХ. Вы уж подумали, что я заплутал в своих воспоминаниях? Нет! Помню и к этому клоню. Но все по порядку…

Несмотря на все потрясения и катаклизмы, голодный желудок не давал нам возможность забыть о торжественном ужине. Ровно в двадцать один час мы вошли в свое кафе. Столы накрыты, можно даже сказать, ломятся от закусок. На некоторых столах – приветливо мигают свечи. В полутьме белеют крахмальные салфетки, поблескивают бутылки с минеральной и фруктовой водой. Не успели мы войти, как к нам бросились сразу два официанта. Радостные улыбки до ушей:

– А где остальные?

– Кто? Мы все тут – нас тринадцать человек.

– Господи! К кафе прикреплено сто человек. Ужин приготовлен и накрыт на сто! Куда всё девать?..

К нам подсеменил солидный дядя в черном, с щегольскими усиками:

– Ешьте, ребята! Ешьте хоть по пять порций! И по пять – впрок, пока животы не лопнут! – он невесело хмыкнул. – Пожалуйста, ешьте! Не свиньям же выставочным все нести! Господи, и какой же идиот все сорвал?! Какая сволочь приказала свет вырубить?!

Но, черт возьми, почему так бывает?! Как бы ни были голодны, увидев на столах изобилие яств, мы почему-то утратили и пыл, и аппетит. Разглядывая затейливо украшенные блюда и закуски, неторопливо поддевали вилками нежные кусочки, жевали – без наслаждения и азарта – и, конечно, очень быстро насытились. Видя, что мы почти покончили с трапезой, черный дядя с усиками резво подскочил к нашему столу: