Цитадель - Октавиан Стампас

— Что же теперь будет, граф?

— Ничего, — бодро ответил тот, — вернее, все будет по-прежнему.

— Я понимаю, — вяло ответствовал король.

— Вы облегчили душу, Ваше величество, — продолжил граф, — но избави вас боже, откровенничать еще с кем-нибудь. Это для вас смертельно опасно. Это вы понимаете?

Бодуэн понимающе закивал.

— Помимо того, что молчание послужит безопасности вашей персоны, вам, согласитесь, будет приятнее общаться с патриархом, Раймундом и Конрадом, если они будут по-прежнему видеть в вас настоящего монарха.

— Да, да, конечно.

— Выступление наше не отменяется. Готовьтесь произнести перед собранием выборных свою речь. День выступления даже не будет перенесен, если я сумею за неделю отыскать настоящего короля.

— Вы хотите привезти его сюда? — тревожно поинтересовался Бодуэн.

— Я хочу его зарезать, — сухо ответил Д'Амьен. Этот ответ вполне устроил заплаканного двойника.

— Да, — граф остановился в дверях перед тем как выйти, — я забыл сообщить вам еще одно радостное известие.

Король напрягся, ожидая еще какой-нибудь неприятности.

— Умер, оказывается не только папа, но и великий магистр ордена тамплиеров.

С этим Д'Амьен вышел.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ. ПОВТОРНАЯ ВСТРЕЧА

Шевалье де Труа домчался до Агаддина меньше чем за полтора дня. Он не стал приближаться к стенам крепости, которая явилась для него воротами в новый мир. Он свернул с каменистой выжженной тропы и пересек оливковые и апельсиновые рощи, окружавшие крепость. Он старался не столкнуться с людьми, будь то рабы или надсмотрщики и к вечеру оказался на той дороге, что должна была привести его к источнику св. Беренгария. Когда солнце всерьез занялось своим закатом, он увидел харчевню, где уже, по-видимому, ожидал человек, в руки коего следовало передать послание брата Гийома. Почувствовав, что волнуется, шевалье удивился, ведь не предстояло ничего серьезного или рискованного. Войти в харчевню, спросить баранью лопатку и местного просового пива. Все остальное — дело этого неизвестного. Несколько раз глубоко вздохнув, как его учили еще в подземельях замка Алейк, шевалье овладел своим состоянием. Пришпорил жеребца и тот, громко цокая копытами, въехал в широко распахнутые ворота. Едва миновав их, де Труа остановился и осмотрелся. Ничего, кажется, особенного. Двое голых по пояс поварских парней рубят ржавыми от вечной крови топорами недавно освежеванную тушу. Видимо для засолки. Это в самом углу двора у дверей кухни. Оттуда, время от времени, выкатываются клубы аппетитного пара.

У коновязи топчется с десяток лошадей. На рассохшемся бревне, у самого входа, сидит старик в вытертой безрукавке и разбитых чувяках, глаза закрыты, что-то медленно жует. Из харчевни доносится равномерное бульканье голосов.

«Ладно», — сказал себе шевалье, и, подъехав к коновязи, спрыгнул с коня. Оделся он, как и было ему велено, в кожаную, грубой работы куртку, серые шосы, на чреслах широкий с медными бляхами пояс. На поясе длинный латинский меч в небогатых ножнах, хочешь — гадай, кто это: разорившийся дворянин, дружинник местного барона, отлученный от церкви крестоносец, а может, просто охотник? Привязав коня и оглядевшись еще раз, нет ли где кого, шевалье не торопясь, поднялся по широким большим ступеням на веранду, образованную четырьмя массивными закопченными колоннами, поддерживающими крытый соломою навес.

Внутри харчевни его не ожидали никакие чудеса. Шибануло в ноздри запахом горелого чеснока, пота и гнилой упряжи. В глубине, как водится, горел очаг возле него стояло несколько длинных столов. Основная масса гостей собиралась именно там. Мелкие местные дворянчики, приказчики, стражники, сменившиеся с дежурства возле источника. Да и просто голодранцы. Пили, как правило, пиво с подмешанным соком белены, отчего потом рвало под утро. Играли в кости, время от времени в спорных ситуациях хватались за кинжалы, но до настоящей поножовщины здесь доходило редко.

И, что отметил шевалье, — не было ни одного сарацина. В этих пограничных поселениях в общем стиралась грань между поклоняющимися Христу и Аллаху, и, если в Иерусалиме или Аккре такая, чисто латинская харчевня была делом обычным, то подобную чистоту религиозных нравов здесь, в глухих предгорьях Антиливана, можно было расценить, как некую странность.

Шевалье сел за свободный стол в темном углу и старался не смотреть по сторонам, чтобы не показать, что он ищет встречи с кем-то. За его спиной то и дело раздавались взрывы хохота.

Подбежал сын хозяина, прислуживавший гостям в зале, и осведомился, чего господину угодно.

— Баранины и пива.

И то и другое принесли очень быстро, и то и другое было очень кстати, ибо гонец изрядно проголодался.

Не прошло и нескольких минут, как сын хозяина появился снова.

— Что тебе нужно? — сурово спросил шевалье де Труа.

— Господин, что сидит в том углу — очень важный — просил узнать у вас, не соблаговолите ли вы объединиться с ним на сегодняшний вечер. Ибо он скучает без благородного собеседника.

— Скажи, что я готов.

Сзади послышались тяжелые, уверенно приближающиеся шаги. Шевалье мог бы спорить на что угодно, что они принадлежат рыцарю, причем не юному и далеко не последнему по родовитости и силе. Простолюдины шаркают подошвами при ходьбе, монахи передвигаются почти на цыпочках, женщины семенят. Так как это господин, ходят только рыцари.

— Приветствую вас, сударь, — пророкотал под самым потолком харчевни сочный бас.

Де Труа поперхнулся пивом, настолько был знаком ему этот голос. Обернувшись и рассмотрев лицо говорившего, он смог преобразовать свое удивление в слова. — Барон де Кренье?

Барон был поражен еще сильнее, чем сидящий перед ним человек, это доказывалось тем, что он смог выговорить только один звук, глядя в столь знакомое и столь отталкивающее лицо.

— Ты?

— Садитесь барон, садитесь, не надо привлекать излишнее внимание.

С трудом перебарывая окаменение членов, барон последовал этому совету. Попытался поставить принесенный с собою кувшин, но неловко разбил его, зацепив за столешницу.

Тут же появилась пожилая женщина и начала безропотно прибираться. И пока она восстанавливала порядок, барон выпученными глазами разглядывал своего старого знакомого.

— Ну, я это, я, неужели вы не можете привыкнуть к этому. Так можно и о деле забыть.

— Так это ты? — спросил вновь рыцарь, никак не могущий отделаться от тяжелого потрясения.

— А вы надеялись, что сгнил где-нибудь в сарае для масличных рабов?

Барон трубно прокашлялся в ответ на эти слова.

— Злишься? Почему?

— Не до этого мне.

Де Кренье протянул через стол широкую, отполированную как красное дерево с янтарными мозолями, рыцарскую ладонь.

— Давай то что привез.

Шевалье огляделся и быстрым, но несуетливым движением положил в ладонь барона кожаный футляр. Он тут же исчез в бесчисленных складках рыцарского олио.

— А кто такой ты теперь? — не унимался барон, — судя по тому, что тебе доверили, живешь ты точно не в сарае.

У шевалье слегка дрогнули ноздри и сузились глаза, вряд ли это можно было различить в полумраке харчевни.

— Как бишь тебя звали. А… Да, забыл.

— Барон, чем быстрее вы забудете о том, что когда-то я помогал вам в бытность вашу конюхом, на конюшне Агаддинской капеллы, тем лучше будет для нас двоих.

Барон де Кренье нахмурился, ему трудно было в одночасье отвыкнуть от своего прежнего брезгливо-покровительственного отношения к этому уродцу. Он открыл рот, чтобы высказаться по этому поводу, но посланец великого капитула, заметив это, быстро и решительно сказал.

— Что касается имени, то зовут меня шевалье де Труа и все, что мне говорится, я воспринимаю как носитель этого имени, в высшей степени благородного, как вы, наверное, поняли.

Сколь ни был косен мозг провинциального тамплиера, де Кренье сообразил, что продолжать настаивать на своих воспоминаниях не стоит. Если братья из Иерусалимского капитула решили, что эта пятнистая рожа имеет право нагло носить настоящее дворянское имя, значит так нужно.

— Уедешь завтра утром, на рассвете. Подойди сей час к хозяину и попросись на ночлег.

Сказав это, де Кренье встал и, покачиваясь удалился. Треща старыми ступенями, поднялся на второй этаж, где вдоль галереи располагались комнаты для постояльцев. Исподволь наблюдая за своим бывшим господином, де Труа без труда определил, какую из них занимает де Кренье. Дальше шевалье сделал так, как было посоветовано. Попросил дать ему какой-нибудь угол до утра. Запер за собою дверь, через узкое окошко выбрался наружу и залег в кустах у ворот харчевни. В это время года луна появляется рано, так что огороженная частоколом громадная деревянная изба была как на ладони. Наблюдая за нею, шевалье размышлял над тем, какой важности дело предстояло де Кренье, если он счел возможным снести недвусмысленно выраженную словесную пощечину от молодого урода, еще не так давно получавшего полуобглоданные кости из его рук.