Цитадель - Октавиан Стампас

Чутье подсказывало шевалье, что встреча, если она уже назначена бароном, произойдет этой ночью. А стало быть где-то поблизости, чтобы можно было добраться до места пешком, не будя округу грохотом копыт.

Де Труа не ошибся в своих расчетах. Де Кренье грузно перебрался через ограду харчевни в том месте, где она была затенена кроною карагача. Движения рыцаря были затруднены, а его сопение было слышно тихой лунной ночью шагов за пятьдесят.

Мягко, осторожно ступая де Труа заскользил за ним, петляя меж камней, так чтобы все время находиться в тени. Барон стремился к тому же, но получалось у него не столь ловко. То и дело он, во всем своем массивном великолепии, оказывался на виду на каком-нибудь лунном валуне. Двигался он вверх, в горы, в сторону от Беренгариева источника. Пройдя шагов семьсот-восемьсот, он остановился возле старого полузасохшего кедра, тяжело и часто дыша. Когда на него падал столб лунного света, было видно, что от него валит пар.

Место встречи или всего лишь место отдыха? Ответ на этот вопрос явился сам собой, из кроны кедра бесшумно рухнул человек и тут же выпрямился перед неуклюже отшатнувшимся рыцарем. Шевалье инстинктивно еще глубже вжался в тень камня, возле которого присел шагах в тридцати от места рандеву. Так прыгать, как этот человек из кедровой кроны, латиняне не могли, этому не учили даже в тамплиерских палестрах. То, что приятель де Кренье был с востока, с сарацинского востока, не вызывало сомнений. Но это не сельджукский всадник, не египетский гулям, не курдский мерхас. Сердце шевалье колотилось, как сумасшедшее. Дохнуло чем-то знакомым. Знакомо пугающим.

Свидание в кедровом мраке было коротким. Барон отправился тем же путем обратно. А его таинственный собеседник поспешил дальше в горы. Шевалье, не раздумывая, скользнул вслед за ним. Ему нужно было проверить кое-какие из своих, только что возникших подозрений. Для этого ему нужно было догнать собеседника барона. Тот, чувствуя себя в безопасности, не слишком скрывался, так, что следить за ним было нетрудно.

Итак, думал он, оказывается у самых рьяных воителей за Христа, у рыцарей Храма Соломонова, есть какие-то связи с бандой фанатичных убийц из ассасинских замков! Голова шевалье работала стремительно и легко. В том, что преследуемый был ассасином, у него почти не было сомнений. Тогда получается, что даже, достигнув высот среди храмовников, он не сможет отомстить Синану. Внешняя враждебность белых плащей и красных поясов лишь ширма, за которою стоит тайная связь. И тогда, получается, что он, все претерпевший и всех обманувший, просто глупый ребенок, который сидит на полу между ног отца и старается поссорить его правую ногу с левой!

Кровь прилила к лицу шевалье, стыд, боль и отчаяние кипели в этой крови. Ему казалось, что собранная по кусочкам кожа лопнет под напором этих неожиданных страстей. Оставалась одна надежда — этот таинственный собеседник барона все же не ассасин, хотя и очень похож. Был только один способ выяснить все с безусловной точностью — убить его. Де Труа стал осторожно сокращать дистанцию. Когда между ними осталось меньше двадцати шагов, неизвестный что-то почувствовал. Остановился, прислушался. Сделал шаг, опять остановился и оглянулся, так и стоял некоторое время, улавливая токи ночи. Потом успокоено обернулся и бормоча что-то себе под нос, может быть насмехаясь над своей подозрительностью, пошел дальше. Сделав шагов пять или шесть, снова замер. После этого у шевалье не было сомнений с кем он имеет дело. Именно так его учили определять крадется за тобой кто-нибудь или нет. Что ж, сказал он себе и вытащил из-за пояса метательный кинжал. И стоило неизвестному обернуться еще раз, как лезвие, блеснув в воздухе, вонзилось ему в грудь.

Де Труа обыскал тело и нашел то, что рассчитывал найти. И вот, сидя на камне возле остывающего трупа и подбрасывая на ладони нож с коротким позолоченным лезвием — непременный атрибут каждого фидаина — шевалье размышлял, что ему теперь делать.

Одно было несомненно — резко увеличивалось этой ночью количество тех, кому следовало отомстить. Орден тамплиеров, на который он так рассчитывал в борьбе с Синаном, сам теперь должен был быть подвергнут наказанию. То, что сейчас шевалье не представлял как это сделать, не имело значения. Мучительным раздумьям подобного рода де Труа предавался недолго. Слишком очевиден был общий вывод. Надо каким-то образом столкнуть замок Алейк с орденом и тогда он, Реми де Труа, отец Марк, Анаэль, Исмаил будет отомщен. Причем осуществлению этого замысла начало уже положено — он посмотрел на лежащий у ног труп ассасина. Будем считать, что орден храмовников нанес неожиданный, грубый удар по своему тайному партнеру, нарушая течение скрытных и, видимо, взаимовыгодных дел. Замок должен теперь, если в нем не иссякло самоуважение, нанести ответный удар.

Шевалье встал и, еще раз взвесив в руке ассасинский нож, стал спускаться к харчевне.

Интересно, что сейчас делает барон? Очень бы не хотелось, чтобы он, проявляя несвойственное ему рвение, прямо сейчас поскакал в Агаддин. Не должен, не похоже на него. Задание ведь выполнено, можно выспаться, как следует позавтракать и тогда уж трогаться.

Барон был обречен дважды. Во-первых, как Кренье, человек посвященный в то, кем был рыцарь по имени де Труа всего год назад, он должен умереть, дабы у него не возникло желания поделиться своими воспоминаниями с капитулом. Во-вторых, он будет убит, как тайный посланец ордена и будет убит так, как это делают фидаины, чтобы у того же самого капитула не возникло сомнений в том, кто делает против него выпад.

Перебравшись через забор харчевни, шевалье тихо подошел к коновязи и пересчитал лошадей. Кажется все на месте. Он собирался было вернуться по крыше в свою комнату, но услышал шаги, кто-то как раз покидал харчевню, шаги эти невозможно было спутать с чьими-то ни было. Де Труа понял, что недооценил своего бывшего хозяина. Для этого обжоры и выпивохи, служба, все-таки, прежде всего. Сейчас он заберется на коня и ускачет. Коня! Реми быстро осмотрел лошадей, у одного из породистых жеребцов висела на морде торба с овсом. Решил барон перед дорогой покормить своего верного друга. Шевалье нырнул под брюхо жеребцу и ассасинским кинжалом надрезал подпругу, так чтобы она лопнула на первой же сотне шагов.

Барон освободил морду коня от торбы, отвязал повод от бревна коновязи, подвел к валуну с плоским верхом, которым пользовались здесь, чтобы взбираться в седло. Забрался, похлопал своего друга по шее, что-то пробормотал ему на ухо поощрительное и дернул поводья. Выскакал за ворота и, буквально через несколько мгновений, раздался вскрик и тяжелый глухой удар о землю. Выбежавший из ворот шевалье, при первом же взгляде на лежащего определил — мертв. С трудом перевернул тяжелую, покрытую кольчугой тушу на живот и воткнул ему свою позолоченную добычу в затылок.

Затем он стремительно и бесшумно вернулся во двор, отвязал своего кона и даже, не накладывая седло, выехал на освещенную луной дорогу. Возле человеческого холма, с поблескивающей над затылком золотой искрой, он остановился. Какая-то у него появилась новая мысль. Он нагнулся, вырвал кинжал и спрятал его за пояс.

К утру де Труа загнал своего коня. Ему повезло, что случилось это возле постоялого двора. Там он за небольшие деньги раздобыл довольно крепкую арабскую кобылу, ей, хотя и была недоступна стремительная иноходь сельджукского жеребца, брошенного на белой раскаленной тропе, но она бежала мягкой, неутомимой рысью и уже на рассвете следующего дня шевалье, покрытый плотным слоем известковой пыли, въезжал в южные ворота Иерусалима.

Несмотря на рассветный час, он направился к орденскому капитулу, где велел доложить о себе брату Гийому. Стоявшие у ворот стражники о таком ничего не слыхали и позвали начальника стражи, тот тоже ничего не знал о монахе, носящем такое имя.

Находясь в сильнейшем замешательстве и раздражении, де Труа вернулся в капеллу де Борже, ничего другого ему не оставалось. Приор встретил его более, чем сдержано, втайне он рассчитывал, что странный рыцарь изъят из его ведения навсегда.

— Ваша келья занята, брат Реми. Не согласились ли бы вы отдохнуть здесь, в помещении кордегардии?

Шевалье понял его нехитрую уловку. Приор не хотел его впускать внутрь в надежде, что пока он будет спать здесь в помещении для стражи, его снова востребуют. Возражать шевалье не стал, ибо сам рассчитывал на то же самое.

И, как ни странно, и его ожидания и надежды господина приора, оправдались. Когда рыцарь проснулся, рядом с его ложем сидел юноша с постным лицом.

— Вас ждут, господин, — сказал он.

И уже через какой-нибудь час, они снова бродили с братом Гийомом под сводами платановой рощи. Шевалье терялся в догадках, кто он такой, этот монах. Почему о нем ничего не известно стражникам, несущим внешнюю охрану капитула? Ведет он себя как человек, который привык распоряжаться, и не привык чтобы ему прекословили. Почему он с непонятным упорством выбирает для общения с ним это, несколько, все же, необычное место. Роща конечно хороша, но это всего лишь роща, какое-то недоверие или несерьезное отношение видится в том, что рыцаря считают нужным держать вне строений капитула, как бы скрывая от него некие тайны, которые ему еще знать не положено. Но не полноправный ли он тамплиер? И для кого тогда эти тайны, в которые его не считают возможным посвятить?!