Цитадель - Октавиан Стампас

Одно ясно — никому нельзя доверять до конца, и менее всего нынешним друзьям-союзникам.

В комнату вбежал запыхавшийся человек в черном, очень пыльном балахоне.

— Фландо? — удивился граф.

— Да, мессир, это я.

— Что ты делаешь здесь, бездельник! ?

— Час назад к нам прискакал какой-то итальянец я сообщил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.

— Почему вы его не повесили?

— Он знал условный сигнал.

Граф Раймунд выругался.

— Запомни Фландо, пока я жив, мои войска будут перемещаться только по моему приказу.

— Но…

— Езжай туда, где я велел тебе находиться.

Черный балахон кивнул и попятился.

Граф, все еще раздраженно скалясь, подошел к окошку за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели истребительная жара и ни капли дождя. Над городом кружила мельчайшая, неощутимая кожей пыль. Ее как бы поднимало над крышами города, скопившееся под ними напряжение.

«Пора», — подумал Раймунд. Пора ехать во дворец, пора начинать действовать. Граф подошел к небольшому сундуку обитому железными полосами, повернул ключ в замке, поднял крышку, достал два кошелька из белой кожи, наполненных константинопольскими цехинами. Вполне может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, как говорит Д'Амьен. Не его ли стараниями, кстати? А может все же оставить цехины здесь, под охраною?

Раймунд на некоторое время задержался в сидячем положении перед своим сундуком, взвешивая в руке белые кошельки, а также все за и против того, брать ему их с собою или нет. Ему не суждено было решить эту не слишком философскую проблему. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась со стороны окна мгновенная тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился золотой кинжал.

Шевалье не дал графу упасть на спину и тем самым смазать картину преступления, он уложил его лицом вниз. Развязал один из белых кошельков и высыпал его содержимое на спину поверженному, чтобы не возникло никаких сомнений относительно мотивов убийства. Не ограбление.

Проделано все было очень быстро и бесшумно. Старая сноровка восстанавливается быстро. Когда в комнату вбежал оруженосец с известием, что лошади оседланы, он застал только что описанную картину, за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.

— И на что вы теперь рассчитываете де Созе? — ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.

— Не знаю, мессир, — подавленным голосом отвечал рыцарь, — может быть на христианское снисхождение.

Лицо Д'Амьена исказила судорога.

— Снисхождение? Вы сказали снисхождение?!

— Да, мессир. Вы велели нам убить Рено из Шатильона, мы честно пытались это сделать. Двое погибли, я изувечен, — де Созе поднял правую руку и из рукава показалась то, что осталось от кисти. Было видно, что эта демонстрация доставляет рыцарю боль.

— Мне кажется, что сослуженная нами служба стоит трехсот бизантов.

— Вы должны были не попытаться убить Рено, а убить его. Надо было подумать головою, раз плохо работают руки.

— Мессир…

— Нет, нет и нет, я не считаю, что долг уплачен. Меня не интересует количество пролитой вами крови. Я знаю только, что Рено жив и приятно проводит время в объятиях красавицы Изабеллы.

— Всегда считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих, но теперь меня мучит вопрос, куда сей достославный орден девает деньги, которые он выжимает из нищих?

Д'Амьен брезгливо поморщился.

— Неуместное острословие сгубило много людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.

— Так или иначе, денег у меня нет, — усмехнулся рыцарь.

— Зря вы думаете, что я этого не знаю, и зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.

Де Созе побледнел.

— У ордена госпитальеров, вечно пекущегося, по вашему тонкому замечанию, о споспешествовании болящим нищим, есть неподалеку от Тивериадского озера соляные копи, дающие нам небольшую толику необходимых нам средств. Вот туда вы отправитесь отрабатывать не только свой собственный долг, но и те деньги, что должны остались ордену ваши друзья, столь благоразумно и своевременно ушедшие из жизни. Увести.

Последнее слово было обращено к двум вооруженным людям, стоявшим у дверей. Когда де Созе уволокли вместе с его проклятиями в адрес «святош-кровопийц», Д'Амьен откинулся на высокую спинку кресла. Набранная из полудрагоценных камней планка, приятно холодила затылок. Граф был недоволен собой. Сорвался, все-таки сорвался. Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правда говорят, что Изабелла девица — хотя какая она теперь девица! — благоразумная и преамбициозная. Очень уж она хочет стать королевой, и не может не понимать, что роковой Рено не приобретение, а препятствие на ее пути к короне. Наверное хорош в постели, но совершенно невозможен на троне. Говорят, что Шатильоны родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что может быть, согласится закрыть глаза, а главное уши, на юношеские прегрешения Изабеллы. Может статься, что здесь нет еще окончательного поражения. И вообще, об этом — потом. Это терпит.

Комната, в которой сидел Д'Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале с другой. Великий провизор выбрал ее здешней своей резиденцией за удобство: и тихо, толстенные стены, и до всего близко.

Доложили, что прибыл Савари.

— А где патриарх?

— Его святейшество и господин маркиз сейчас на первом этаже, — доложил Султье, бывший секретарь короля, теперь охотно обслуживавший своего истинного хозяина.

— Что они там делают?

— Выбирают, я думаю, покои, где бы они могли остановиться. Ведь может быть придется провести здесь не один…

— А граф Раймунд?

— Его ждут.

— Как только он появится, тут же известите меня.

Султье поклонился.

— А теперь пригласите Савари.

Д'Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун несколько не в себе.

— Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она не была.

— Я в ужасе.

— Я же сказал — суть!

— Сегодня я обнаружил под подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.

— Песнями?!

— Вот послушайте.

"Друг милый Аламанда, как в тумане

Я обращаюсь к вам, узнав о плане

Сеньоры Вашей, что меня тираня,

Жила и вот сейчас стоит на грани…"

или вот:

"Все время хочет мой язык

Потрогать заболевший зуб,

А сердце просится в цветник,

Взор тянет в поле вешних куп,

Слух в томном сладострастье…"

— Хватит, Савари! Я все понял, наша прекраснодушная дурочка хлебнула из отравленного источника.

— Я провел следствие, мессир, вы же знаете, как я педантичен, но пока даже мне не удалось установить, где находится брешь, через которую…

Д'Амьен несколько раз сардонически усмехнулся.

— Другими словами пока вы занимались своею болтовней, принцесса Сибилла предпочитала… Кто он?! — вдруг сменив тон крикнул великий провизор.

— Не вполне понимаю…

— Я не верю в то, что она томится вообще, безотносительно, я уверен, что она томится по кому-то.

Савари прижал руки к груди.

— Клянусь, она не видела за последние полгода ни одного человека мужского пола, кроме как в монашеском одеянии, или в одеянии из гниющих язв в наших госпиталях.

Великий провизор уже совладал со своими чувствами.

— Я считал вас неглупым человеком, а теперь начинаю в этом сомневаться. Кто вам сказал, что для того, чтобы влюбиться, женщине нужно видеть предмет. Слов, написанных на бумаге, иной раз вполне достаточно, чтобы возбудить женское воображение до крайней степени.

Проповедник покраснел.

— Возможно я что-то упустил и кто-то передавал ей…

Д'Амьен снова откинулся в кресле.

— Прав был Карл Великий, когда запрещал обучать дочерей грамоте. А вы…

Проповедник покаянно склонил голову.

— Ладно, — махнул рукой великий провизор, — что мне от вашего самобичевания, если мне нужно будет вас вздернуть, я сделаю это без вашего одобрения. Немедленно — в монастырь. Поставьте на ноги всех. Возьмите пару специалистов из подвалов госпиталя св. Иоанна. Уже завтра я должен знать, кто владеет мыслями нашей дорогой наследницы престола. И не появляйтесь с неопределенным ответом. Пусть даже выяснится, что она влюблена в де Ридфора. Я предпочитаю знать это, чем не знать ничего.

— Пытать принцессу? — потрясенно спросил Савари.

— Да вы совсем спятили от переживаний.

— Да, да, — суетливо забормотал проповедник, — надо найти того, кто передает письма, он должен знать от кого они.

Савари испарился.

Секретарь сообщил, что патриарх и Конрад Монферратский сидят у его величества и ужинают.