Флейта Нимма - Марина Кимман

Вопрос, куда идти, отпал сам собой. По следам.

Местность Аллегри не нравилась — она напоминала стол, на который кто-то по недоразумению нанес дорогу.

Он шел довольно долго. Стало вечереть, и по полю разлилась призрачная голубоватая дымка.

На мгновение художнику стало смешно: он понял, что не хочет идти один. Он, человек, который практически всю жизнь стремился к одиночеству. Похоже, он действительно успел привязаться к той нелепой женщине, Виорике.

Окончательно стемнело. Он продвигался вперед только потому, что дорога была чуть светлее, чем все окружающее. Следы на ней теперь смотрелись как дыры, с такой темной, почти черной синевой в них, что хотелось обмакнуть в нее кисточку и нарисовать ночной пейзаж. Художник при этой мысли чуть скривился. Если всю жизнь рисуешь, очень трудно избавиться от подобного рода мыслей.

Спустя некоторое время он заметил, что следы исчезли.

Аллегри вернулся чуть назад. Следы сворачивали и вели в поле. Прошлогодний ковыль был чуть примят, однако ни людей, ни костра художник не заметил.

Но они были где-то здесь, он чувствовал.

Аллегри не знал, где здесь ближайшее людское поселение и есть ли оно вообще. Однако, судя по тому, как его шатало от усталости и голода, шанс добраться до какого-либо из них был чрезвычайно мал.

Не факт, что те, кто в поле, ему помогут.

Но они и не обязательно на него нападут. Одно из двух.

Он еще раз посмотрел на дорогу… и все-таки сошел в поле.

Мы с Омо не стали зажигать костер. Местность была незнакомая, а огонь мог привлечь к нам нежелательное внимание. Я не чувствовал в себе уверенности, что сумею защитить Омо. Да и вообще хоть кого-нибудь. Мы так устали, что хотели только спать, и ничего больше.

Я плюхнулся в жесткую, пожухшую с прошлого года траву, сквозь которую только-только начала пробиваться молодая зелень. Кое-где все еще лежал снег.

У нас не осталось ничего постелить и поесть, поэтому я решил не терять времени, надеясь, что высплюсь раньше, чем замерзну.

Омо схватила меня за руку и попыталась поднять. Все-таки она была слишком слаба, чтобы у нее это получилось.

— Что такое?

— Замерзнешь…

— И? Омо, я устал.

Она замолчала. Причем так резко, что я сразу понял, что ляпнул что-то не то.

— Иди сюда, — я потянул ее к себе и обнял.

У нас не было иного выхода, кроме как греться друг другом.

Она расстегнула мою куртку, обвилась руками вокруг талии.

Стало тепло, но мысли словно замерзли. Мне пришло в голову, что никогда до этого меня не обнимала девушка… так. Наверное, надо было что-то сделать в ответ. Или нет? Я чувствовал себя страшно неуклюжим.

Я положил ей ладонь на голову.

Ее белые волосы словно светились в ночной темноте. Омо поерзала. Я убрал руку.

— Спи, Лемт, — сказала она и уткнулась мне в грудь, как какая-то птичка.

Я уже задремал, когда в шуме ветра мне послышались чьи-то шаги. Омо открыла глаза. Я почти увидел, как нам в головы пришла одна и та же мысль.

Мы сели — одновременно, не расцепляясь.

Посмотрели туда, откуда доносились шаги.

К нам приближался какой-то человек. Его силуэт на фоне иссиня-черного неба нисколько не напоминал Винфа.

Первой Аллегри увидел девушку. У нее были короткие, едва достающие до плеч белые волосы. Они словно светились в темноте.

У себя на родине он таких людей не видел. С волосами, белыми, как снег.

Снег. Снег и кровь. И женщина с флейтой.

Художник остановился, силясь понять, что же за воспоминание вдруг промелькнуло в его голове.

…свои руки в чужом красном, и медленно, медленно по склону горы скатывается тело Виорики.

…на каком-то не вполне осознаваемом уровне он думал, что все сделал правильно, и что она это заслужила. Виорика забрала флейту, обманула его… И поплатилась.

Возможно, мир потерял великую актрису цирка Фламменшайн. Однако некоторые вещи должны существовать, в отличие от людей, думал Аллегри…

— Что с вами?

Он очнулся и понял, что все это время стоял, обхватив голову руками и согнувшись в три погибели.

За ним наблюдали двое. Художник поднял руки, показывая, что в них нет оружия, и что он не опасен.

— Меня зовут Ал… — поколебался он. — Ксашик. У вас… хотя бы сухарь…пож…

Он не смог договорить.

Он был похож на мертвеца, этот Ксашик. Бледный и худой, с запавшими глазами и крючковатым носом, давно немытыми волосами… Одежда висела на нем мешком. Пальцы походили на ветки старого, узловатого дерева.

Я задумался, а что его держит на ногах. Люди умирают и в лучшем состоянии.

Он не выглядел опасным.

Мы с Омо расцепились. Посовещавшись, решили зажечь костер. Силы терпеть ночной холод иссякли.

Деревья здесь встречались чаще, чем в Степи. Омо собрала хворост, и я его поджег. Заклинание удалось мне легче, чем раньше. Кажется, песня моего гелиала и в самом деле помогла мне.

Новый знакомец прилег рядом. Стоило ему коснуться земли, как он задремал, однако по его лицу было заметно, что ему лучше бы чего-нибудь перехватить. Еды у нас едва хватило бы на пару дней, но…

Я все ж надеялся, что отшельники, о которых говорил так некстати пропавший Винф, ближе, чем в паре дней пути.

А уж там нас без помощи не оставят.

Надеюсь.

Омо наскребла на дне сумки горсть крупы — она вся рассыпалась, когда мы чуть не сорвались с моста. Еще был кусок вяленого мяса и горсть сухарей, но их мы решили оставить на завтра. Воды, кроме как из снега, взять было неоткуда. Пришлось топать за полкилометра от стоянки, только затем, чтобы зачерпнуть его с верхушки небольшого холмика.

Когда я вернулся, стало ясно: что-то произошло. Ксашик не спал, а Омо рылась в оставшихся сумках, стараясь не смотреть в сторону нашего гостя. Она явно обрадовалась моему приходу.

— Все хорошо? — спросил я, ставя кастрюлю на огонь.

Гость кивнул, Омо тоже, но как-то неуверенно.

— У нас тут небольшое недоразумение вышло, — сказала она. — Простите, — обратилась она к Ксашику.

Тот кивнул. Надо заметить, в этом жесте было куда больше аристократичности, чем у нас двоих, вместе взятых.

Как потом выяснилось, Омо тронула его за рукав, чтобы дать сухарь. Ксашик мгновенно проснулся, вскочил и замахнулся на Омо, заорал что-то неразборчивое.

— Он назвал меня Вилорикой, — прошептала она чуть погодя, когда новый знакомец наконец заснул. — Я даже немного испугалась. Но, к счастью, не настолько, чтобы гелиал зажегся.

Я мог себе представить, как это выглядело, когда человек на грани истощения пытается тебе угрожать.

Ксашик спал беспокойно, ворочался. Во время моего дежурства он просыпался несколько раз, смотрел на меня, затем отворачивался, чтобы через некоторое время вновь вернуться к созерцанию моей одинокой фигуры. Пару раз я окликал его, думал, может, он что-то хочет спросить, однако тот молчал. Может, Ксашик из тех, кто спит с открытыми глазами? В поселке рядом с моим домом были такие люди. Да что там, порой я замечал, что и ойгур так спит. Правда, в случае с Винфом трудно было сказать, смотрит ли он в себя, или видит сон, или просто не хочет отвечать.