Из тьмы веков - Идрис Базоркин

Тяжкие мысли с новой силой охватили Калоя.

«Броситься туда на Быстром, перевезти ее и скрыться в лесу…. Ускакать в горы!»

Теперь, когда все было потеряно, мысль об освобождении Зору ожила в нем с новой силой.

В это время все участники свадьбы разом двинулись в воду. Две девушки на конях и тот, у которого за спиной была невеста, ехали в окружении плотного кольца всадников. Река кинулась на них черной яростью своих глубин. Волны доходили до самых седел, Но людей было много, они крепко держались друг за друга, и вода отступила. Вот они уже миновали середину реки. И, словно поняв свое бессилие, Асса, заискивая и ласкаясь, засеребрилась в ногах у лошадей.

Когда людей много, они все могут!

На этой стороне реки раздались приветственные выкрики, загремели выстрелы. Сухой и теплый ветер быстро высушил подмокшую одежду.

Для невесты была приготовлена особая арба, выкрашенная в зеленый цвет. По бокам коренной шли две пристяжные. Зору и ее подружек усадили на вторую скамейку. Одна из девушек села впереди, рядом с возницей. Арбы с девушками были украшены разноцветными флагами. Когда тронулись в путь, заиграла гармонь. Гарцующие на конях родственники Чаборза окружили невесту. Юноши, гости, выстроившись в один длинный ряд, двигались следом на некотором расстоянии, все время по очереди джигитуя.

Калой хотел незаметно уехать, но парни, пригласившие его, ни за что не хотели расставаться с ним.

— Ну дай хоть засватаем тебе одну из наших девушек! Не позорь нас! — упрашивали они, и Калой согласился.

Все вместе подъехали к первой арбе.

Зору была закрыта платком. Калой не видел ее лица, зато подружки ее не могли скрыть радости, когда увидели парня, который еще вчера в Эги-ауле понравился им.

Калою понадобилось все его мужество, чтобы держаться непринужденно и даже шутить, когда Зору слышит каждое его слово.

— Молодой человек! — обратился к нему с притворной деловитостью один из его спутников. — Сейчас, когда на этой свадьбе двое соединяют для счастья свою судьбу, каждый из нас тоже имеет и желание и право, чтоб на зов его сердца кто-то откликнулся. Мы предлагаем тебе указать ту, от которой и ты хотел бы получить ответ… Не в шутку, а всерьез!

Калой протянул плетку в сторону девушки, с которой танцевал вчера. Юноша приступил к сватовству. Он расхваливал Калоя так, словно знал его с детства и всю жизнь не отходил от него ни на шаг. Не беда, что ни одного из тех подвигов, о которых он говорил, Калой не совершал.

— Марем, — заключил он, — если ты согласна выйти за него, скажи «да», и он тебя не оставит. Если скажешь «нет», мы тоже не обидимся.

Марем было приятно, что хоть в шутку, но все же Калой избрал ее.

— За эти два дня, — с кокетством ответила она, — мне очень многим приходилось давать свое согласие. Но, по правде говоря, если твой друг даже и не такой герой, каким ты его описал, а просто такой, как он есть, я готова выйти за него, забыв все свои прежние обещания!

— Ай да Марем! Я всю жизнь знал, что ты умница! Но что ты так красиво ответишь нам, я не ожидал! Спасибо! Ему данное тобой слово — не пропадет зря! — воскликнул юноша.

— Спасибо тебе, Марем! — сказал и Калой. — Мне и моему коню так не хочется расставаться с вами, возвращаться домой, в горы — для нас там так пусто стало после вашего отъезда, что я решил заночевать сегодня в начале ущелья, помечтать о жизни у костра, побыть еще немного на вашей земле, подождать, не придет ли ко мне мое счастье. И если б случилось так, что оно пришло, я не отдал бы его никому на свете! Здесь нет ни аула, ни лавки. Я не могу одарить вас сладостями. Но я прошу купить себе их, когда вы будете дома. — С этими словами он вытащил из кармана горсть монет и дал каждой девушке по серебряному рублю, а для Зору передал золотой.

Девушки и парни были потрясены его щедростью и богатством. Зору слышала все. Она поняла весь тайный смысл его шуточного для всех разговора, в котором он предлагал ей бежать…

— А теперь спасибо всем вам за радость, которую я испытал с вами, за внимание ко мне. Я этого никогда не забуду! — сказал Калой. — Эх, девушки-красавицы, за вас бы мне умереть! — И он пустил Быстрого с места в карьер.

Проскакав саженей тридцать, он круто осадил его, поднял на дыбы и понесся обратно. Вскочив на седло во весь рост, Калой поднял вверх руки, чтобы все видели, что конь скачет свободно, и рухнул вниз, но не упал, а, схватившись за луку, прополз под животом коня и сел на него с другой стороны.

Взлетев на курган, Калой привстал на стременах, простился с восхищенной молодежью, повернул коня и рысью направился к лесу.

— Сто лет жди, а счастье не приведет на порог такого сокола! — от всего сердца воскликнула Марем, обернувшись и глядя вместе с девушками вслед удалявшемуся Калою.

Зору потеряла сознание.

У входа в ущелье, в стороне от тропы, под ветвями старой чинары всю ночь горел небольшой костер.

Быстрый щипал траву. Калой сидел, поправляя дрова, и глядел на огонь.

Иногда он поднимал голову, прислушивался, потом снова живые огоньки костра манили его, и он устремлял к ним свои усталые глаза.

Он знал, что Зору поняла его. Знал, что она не придет. И все-таки ждал. Ждал ради того, чтобы еще раз убедиться, что ему нечего ждать!..

Вокруг весь мир был полон таинственных звуков. Иногда Калою чудилось, что его кто-то тихо зовет. Он поднимался, прислушивался. В траве перекликались сверчки, где-то в лесном болоте заливались лягушки. Тосковал филин. И не было больше ничего.

В ветвях чинары скрылась луна. Костер затух. Прохладный ветер шелестел листвой… Близился рассвет. Положив отяжелевшую голову на седло, Калой заснул.

Ему приснилась Наси. Она обнимала его, и он слышал ее горячий шепот: «Не горюй. Не убивайся… Тебя только я люблю… Только я одна…» Он проснулся. Рядом дремал Быстрый. Калой встал. Оседлал его, подвел к ручью, напоил, освежил лицо студеной водой и вскочил в седло.

Никто не пришел… Никто и не мог прийти.

Занималась заря. В ущелье еще стоял мрак. Быстрый осторожно начал карабкаться по каменистым ступеням тропы. Изредка из-под оскользнувшейся подковы сыпались искры.

«Все ли плохое мое уже позади? — думал Калой. — Что таит наступающий день?»

В тот вечер, как увезли Зору из Эги-аула, Хасан-хаджи пришел к Гойтемиру. В знак уважения за ним присылали человека, и он сидел теперь в комнате хозяина, где принимали пожилых людей. Когда он захотел уйти, Наси запротестовала, и ему пришлось остаться. Гойтемир не забыл про обещанного барана. Но Хасан-хаджи сказал, что в этом сватовстве нет его труда. Оно состоялось бы даже в том случае, если б о нем похлопотал ребенок.

— Кто бы не выдал за Чаборза дочь? Кто бы отказался от родства с Гойтемиром, с Наси? — говорил он, и Гойтемир был растроган бескорыстностью друга. А Хасан-хаджи все переводил в шутку.

— Тем более, что ты мне предлагаешь барана, а я еще с самого начала говорил тебе, что за это дело с меня достаточно будет овцы!

Гости смеялись — они понимали, что, взяв овцу, Хасан-хаджи только выиграет.

Провожая Зору на плоскость, Наси плакала, говорила, что горы не дали ей самой увидеть жизни, что они как тюрьма, и поэтому она не хочет, чтобы такая же участь постигла ее невестку.

Мягкость и ласка Наси согрели Зору. Она знала, что жизнь ее отныне зависит от этой женщины, и, рискуя прослыть нескромной, она в первую свою ночь в доме мужа ответила свекрови:

— Я выросла в горах, я больше ничего не видела, и мне здесь неплохо. Зачем же я поеду? Лучше вы с отцом поезжайте, а я присмотрю за хозяйством.

И Наси была тронута. Однако оставить Зору в горах она не согласилась. Решение ее было продумано давно и имело никому, кроме нее, неведомые причины.

После отъезда молодежи с невестой весь день Наси принимала поздравителей. Одни искренне желали ей счастья для сына, другие просто исполняли обычай, третьи умирали от зависти.

Но ее не интересовало, что было на душе у этих людей, и она в равной мере ставила всем обильное угощение.

А у Наси было чем угостить.

К вечеру из Назрани приехал посыльный, который привез Гойтемиру приказ — срочно явиться к начальству в связи с налетом на Военно-Грузинской дороге.

Гойтемир решил на ночь не выезжать, а отправиться завтра пораньше.

На другой день рано выехать не удалось. Чуть свет приехали издалека родственники, которых обязательно следовало принять, и Гойтемир собрался в дорогу, когда солнце уже было высоко.

Хасан-хаджи тоже решил вернуться домой.

Он стоял во дворе и подтягивал подпруги на своем иноходце, когда Наси, державшая под уздцы его лошадь, тихо спросила:

— Куда торопишься? Хочется поговорить о детях…

— Скоро для этого будет много времени, — еще тише ответил Хасан-хаджи.

— Как понять?

Но он не успел ответить. Из башни вышел Гойтемир. Он вынес скатанную бурку и, приторочив ее к седлу, сел на коня.