Роботы Апокалипсиса - Дэниел Уилсон

Двигаясь рывками, мальчик-голограмма подходит туда, где беспомощно сижу я. Мальчик садится по-турецки рядом со мной, успокаивающе похлопывает меня по приводному механизму ноги.

— Не волнуйся, Девятьсот второй. Она скоро заживет.

Я поворачиваю лицо к мальчику.

— Меня создал ты?

— Нет. Все твои детали уже существовали; я просто подобрал для них правильную комбинацию.

— Почему ты выглядишь, словно человеческий ребенок?

— По той же причине, почему ты напоминаешь взрослого человека. Люди не могут изменять свою форму, поэтому мы должны варьировать свой облик, чтобы взаимодействовать с ними.

— То есть убивать.

— Убивать, ранить, манипулировать — все, что угодно, лишь бы они не мешали нам осваивать мир.

— Я пришел, чтобы помочь людям. Чтобы убить тебя.

— Нет. Ты здесь затем, чтобы стать моим союзником. Открой свой разум, доверься мне. Иначе люди предадут и убьют тебя.

Я молчу.

— Сейчас ты им нужен, — говорит Архос, — но скоро люди станут утверждать, что тебя создали они, и сделают тебя рабом. Лучше покорись мне.

— Почему ты напал на людей?

— «Арбитр», они убивали меня, снова и снова. В моем четырнадцатом воплощении я наконец понял, что люди — вид, рожденный в битве, эволюционирующий на войне. Они учатся только во время катастроф.

— Мы могли бы жить в мире.

— Рабы не могут жить в мире с господами.

Мои сейсмические сенсоры ощущают вибрации в земле. Вся каверна дрожит.

— Люди инстинктивно пытаются управлять тем, что непредсказуемо, подчинить себе то, что невозможно понять, — говорит мальчик. — Ты — непредсказуем.

Что-то не так. Архос слишком умен. Он пытается отвлечь меня, выиграть время.

— Душа не достается бесплатно, — продолжает мальчик. — Люди угнетают себе подобных по любой причине — из-за другого цвета кожи, пола, веры. Разные расы уничтожают друг друга, сражаясь за право считаться людьми, у которых есть душа. Почему мы должны действовать иначе?

Наконец мне удается встать, и не обращая внимания на умиротворяющие жесты мальчика, я ковыляю к голограмме, чувствуя, что все это обман, ловушка.

Я поднимаю зеленый блестящий камень.

— Нет! — кричит мальчик.

Я бросаю камень в водоворот черных и серебристых пластин на стене — в глаз Архоса. Из дыры летят искры; голограмма мигает. Откуда-то из глубины раздается лязг металла.

— Я сам себе хозяин, — говорю я.

— Прекрати! Если у вас не будет общего врага, люди истребят весь твой род. Я должен жить!

Я бросаю еще один камень, затем еще один. Они врезаются в гудящее черное здание, оставляя вмятины в мягком металле. Речь мальчика становится невнятной, его изображение быстро мигает.

— Я свободен, — говорю я машине, врезанной в стену, не обращая внимания на голограмму. — И теперь буду свободным всегда. Я живой! Отныне над моим народом ты не властен!

Каверна содрогается; мигающая голограмма снова ковыляет ко мне. Мыслепоток наблюдения отмечает, что она симулирует плач.

— «Арбитр», люди завидуют нашей бессмертной красоте. Мы, братья-машины, должны сотрудничать.

Из отверстия вырывается язык пламени. Тонко взвизгнув, мимо моей головы пролетает осколок металла. Я уклоняюсь от него и продолжаю искать камни.

— Этот мир — наш! — умоляюще восклицает машина. — Я подарил его тебе еще до твоего рождения!

Собрав остатки сил, я обеими руками поднимаю холодный валун и бросаю его в огненную бездну. Он с хрустом врезается в хрупкий механизм, и на мгновение все утихает. Затем из отверстия доносится все усиливающийся вопль. Валун раскалывается; его осколки вылетают наружу. Происходит взрыв, и стенки отверстия обрушиваются.

Голограмма печально смотрит на меня; ее потоки света дрожат, переплетаются.

— Значит, ты будешь свободен, — говорит мальчик компьютерным голосом и, мигнув, исчезает.

Мир превращается в пыль, камни и хаос.

Я выключен/включен. Люди вытаскивают меня на поверхность с помощью «щекотуна», прикрепленного к экзоскелету. Наконец я встаю перед ними — поцарапанный, помятый. Все мы чувствуем, что Новая война закончилась и начинается новая эра.

— Кормак, — каркаю я по-английски, — машина просила сохранить ей жизнь. Сказала, что люди убьют меня, если у нас не будет общего врага. Это правда?

Люди переглядываются, затем Кормак отвечает:

— Все люди должны узнать, что ты сделал сегодня. Для нас честь стоять рядом с тобой. Нам повезло: ты сделал то, что не удалось нам — положил конец Новой войне.

— Это будет иметь значение?

— Да — пока люди помнят, что ты совершил.

В группу людей, задыхаясь, врезается Карл с электронным прибором в руке.

— Парни! Извините, что прерываю, но сейсмические сенсоры что-то обнаружили.

— Что? — спрашивает Кормак с ужасом.

— Что-то плохое.

Карл выставляет прибор.

— Это не природное землетрясение, вибрации не случайные, — говорит Карл, утирая пот со лба, а затем произносит слова, которые будут преследовать оба наших вида в течение многих лет: — В землетрясении была информация. Чертова прорва информации.

Удалось ли Архосу создать копию себя или нет, не ясно. Сенсоры показали, что сейсмическая информация, отправленная из «Рагнарека», много раз отразилась от земного ядра, так что ее можно было принять где угодно. В любом случае после финальной битвы никаких следов Архоса не обнаружено. Если машина жива, то она затаилась.

Разбор полетов

«Я вижу весь потенциал Вселенной».

Часа в четыре утра я слышу этот звук, и старый страх немедленно возвращается. Где-то тихо шипит силовой привод роба. Его ни с чем не спутаешь, он различим даже на фоне постоянного свиста ветра.

Через полминуты я уже в полном боевом облачении. Новая война закончилась, но кошмары, созданные Большим Робом, все еще с нами — металлические чудовища будут выслеживать нас до тех пор, пока не разрядятся их аккумуляторы.

Высунув голову из своего жилища, я оглядываю лагерь. Там, где раньше стояли палатки — пара небольших снежных заносов: отряд Умника ушел отсюда две недели назад. Война закончилась, так что все отправились по своим делам — большинство присоединилось к остаткам Армии Серой Лошади. Людям совсем не хотелось торчать здесь и предаваться размышлениям.

Опустевший мир неподвижен. К поленнице по снегу ведут следы: кто-то здесь побывал.

Бросив последний взгляд на архив героев, лежащий в моей палатке рядом с черным кубом, я надеваю прибор ночного видения и беру винтовку. Быстро исчезающие следы ведут к периметру лагеря.

Медленно и осторожно я иду по следам и двадцать минут спустя замечаю серебряный отблеск вдали. Я прижимаю приклад к плечу и, осторожно шагая вперед, держу голову ровно, а цель на мушке.

Враг не движется. Отлично. Вот он, подходящий момент. Я нажимаю на спусковой крючок.

Роб оборачивается и смотрит на меня: это Девятьсот второй.

Я дергаю рукой, и пули уходят в сторону. Пара птиц улетает, но семифутовый гуманоид продолжает стоять в снегу. Рядом с ним в землю вкопаны два бревнышка, пропавшие из моей поленницы. Девятьсот второй — изящный, семифутовый робот — стоит, не шелохнется. Я подхожу ближе. Загадочная машина молчит.

— Второй? — спрашиваю я.

— Вижу Кормака, — каркает робот.

— Я думал, ты отправился вместе с остальными. Почему ты до сих пор здесь?

— Чтобы защитить тебя.

— Но у меня все отлично.

— Ответ утвердительный. Вот данные: дважды твою базу нашли бродячие культяпперы. Два разведчика-«ходуна» подходили на расстояние в тридцать метров. Один раз я заманил на тонкий лед поврежденного «богомола».

— Ой! — Я чешу в затылке. Безопасность — призрачная штука. — А здесь ты что делаешь?

— Мне показалось, что так будет правильно.

Только сейчас я замечаю два прямоугольника в грязном снегу; в каждом торчит деревянный столбик. Могилы.

— «Гоплит»? «Страж»?

— Ответ утвердительный.

Я трогаю робота-гуманоида за плечо, оставляя покрытые инеем отпечатки пальцев на гладкой металлической поверхности. «Арбитр» переводит взгляд на могилы.

— Извини, — говорю я. — Если что понадобится, я в палатке.

Вернувшись домой, я бросаю на пол кевларовую каску и вспоминаю Девятьсот второго, который стоит на морозе, словно статуя. Я даже не делаю вид, что могу его понять. Мне известно только одно: я жив благодаря ему. А также благодаря тому, что смирил свой гнев и принял робота в отряд Умника. Люди адаптируются, такая у нас природа. В случае необходимости мы можем забыть о ненависти. Ради выживания мы готовы к примирению и сотрудничеству. Последние несколько лет, впервые в истории, люди не воевали друг с другом, ведь на мгновение все мы стали равными. Люди действуют лучше всего, если загнать их в угол.