Осоковая низина - Харий Августович Гулбис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чего ты балуешься там? Ишь какой! Ты мне только ноги намочи, одежду испачкай.
Петерис сердился.
— Немедленно ступай сюда, к маме! — крикнула Эльвира.
Ильмар вскарабкался на берег.
— Ты зачем сюда приехал, камни собирать или маму проведать? — продолжала браниться тетя.
— Не надо.
— Как же не надо! Сама плачешь, что ребенок от тебя отвык, и — не надо! Стой около мамы!
Ильмар, понурив голову, прислонился к скамье, Алиса ласкала его руки, плечи.
— Ты не горюй, мы его воспитаем, — сказала Эльвиру, сочувственно глядя на Алису.
Алиса заплакала навзрыд, не сдержались теперь и Ильмар с тетей.
Когда все наплакались, Эльвира дала Ильмару шоколадку и снова вытерла ему рот.
Алисе пора было идти обедать. Гости тоже пошли к повозке, поели. Петерис притащил воды, напоил лошадь. Когда Алиса вернулась, разговор об усадьбе, работах и деньгах возобновился.
— Это вам в копеечку обойдется. Два лата в день! — сокрушалась Эльвира.
— Была бы польза, только бы лучше стало, — возразил Петерис.
— Я вовсе не хочу здесь быть. Я тоже понимаю, что не смогу никому отплатить за это.
Алиса была несчастна.
— Да, долго мы так не можем, — признался Петерис; денег у него в самом деле было в обрез.
— За такие деньги батрачку держать можно, — рассуждала Эльвира.
Наконец разговор иссяк, гости простились и сели на повозку.
— Ну так… Поправляйся!
— Спасибо. Счастливо!
Алиса стояла перед белым замком и махала рукой, и впервые Ильмару стало сегодня так жаль маму, что он разревелся не на шутку.
Но спустя час его уложили на мешок с сеном, изрядно опустошенный Максисом, и мальчик уснул.
Зубы Ильмар больше чистить не должен, умываться каждый день — тоже. Только ноги побултыхает вечером в лохани на дворе, и порядок, можно и без мыла.
Раньше Ильмар все больше возился около Алисы, много болтал с ней, а теперь часами играл один. Постепенно стал чаще обращаться к Петерису и Лизете. Когда уставал ходить за отцом, искал бабушку. Лизета уделяла теперь мальчику больше внимания, чем раньше. Чистя картошку, рассказывала сказку о лисице и журавле, о том, как они потчевали, друг друга. Иной раз, если досуга было больше, учила Ильмара петь. У Лизеты была любимая песня: «Сидит себе на колодце портной и фрак латает свой». А то затеет хоровод с внуком: встанет у двери, где места побольше, расставит руки, а Ильмар вертится перед ней, и оба поют: «Что в саду, что в саду, пчелка на розовом кусту…» Ильмару нравилось быть пчелкой, и он так долго ползал и прыгал, пока Лизете не надоедало и она не отсылала его прочь:
— Ступай, глупый! Некогда мне с тобой баклуши бить.
— Я не глупый, сама ты глупая, — огрызнулся Ильмар в ответ.
— Будешь язык распускать, по заду получишь.
— Не получу. Сама получишь.
Вначале это тоже была игра. Но постепенно спор становился серьезным.
— Ишь какой карапуз! Мне дерзить будешь! Розги захотел?
У дверного косяка висел пучок розог, Ильмару несколько раз уже доставалось. Мальчик нахмурился.
— Не хочу с тобой. Поеду к маме.
— Что ты у своей мамы делать станешь? Чахотку схватить захотел?
— Схвачу и умру.
— Я плакать по тебе не стану. Помирай себе на здоровье!
Наговорившись досыта, они мирились. Ильмар маму вспоминал все реже.
От Алисы приходили письма и открытки, на которых были изображены цветы. И всякий раз отдельная открытка или бумажка для Ильмара. Алиса писала, что всегда думает о нем и каждую ночь посылает гнома с хорошими снами, который охранял бы его покой. Пускай слушает папу, а особенно — бабушку, пускай будет хорошим ребенком и не перечит никому. Петерис, читая это сыну, испытывал неловкость.
— Ну и пишет, точно барыня какая! — не стерпела однажды Лизета.
Мальчик слушал, сучил ногами и лишь отчасти понимал то, что ему пишут. Однажды, когда он заговорил с бабушкой о гномах, Лизета презрительно перебила его:
— Никаких гномов не бывает. Все эти сказки господа придумали!
— А черт?
— Черт есть.
В этом сомневаться не приходилось — в «Апситес» нечистый поминался довольно-таки часто. Да и какой толк мог быть от приятных снов гнома, если почти каждое утро начиналось с перебранки. Ильмар по ночам стал чесаться, к утру руки, ноги, грудь, шея и даже лицо были в крови. Не помогали ни сметана, ни сыворотка. И вот Лизета вспомнила, что на полке стоит бутылка глицерина; смешанного с нашатырем. Алиса этой смесью мазала потрескавшиеся руки.
— Надо аптечным снадобьем попробовать, — решила Лизета. Налив полную горсть, она принялась обильно намазывать Ильмару ссадины.
От боли мальчик заплакал.
— Не реви! Куда пойдешь как шелудивый, паршивый пес? Люди от тебя бегать будут. Не ори, а то в лес тебя отведу, привяжу к дереву и оставлю. Пускай черт шкуру с тебя сдирает.
Лизета схватила покрепче внука, пытаясь также намазать шею, но мальчуган укусил ей руку и вырвался.
— Ну, сейчас я, парень, тебе задам! Сейчас ты у меня узнаешь!..
Ильмар выскочил на двор, бабушка, схватив розгу, кинулась за ним. Мальчик успел шмыгнуть в укрытие между поленницами, где часто играл куриными перьями и гладкими ольховыми чурками. Лизета пыталась турнуть оттуда беглеца палкой, пролезть в узкую щель она не могла. Мальчик стал швырять в нее полешками. Они мягко ударялись об юбку, но вот одно, как назло, угодило бабушке над глазом. Лизета охнула, схватилась за глаз и расплакалась. Бросив
