Повелители сумерек - Василий Владимирский

Гангстеры впервые были в квартире офицера госбезопасности, но никому из них даже в голову прийти не могло, что там есть своя маленькая тюрьма.

— Слу‑ушай, — изумленно протянул Мандарин, заглядывая в дальнюю комнату, железная дверь была распахнута настежь, — это че, получается, что у всех чекистов дома устроен КПЗ?

— Наверное. — Автоматчик заглянул в глазок. — С умом устроено, всегда можно подшнифтить, а вот кормушки нет — странно, как он зэков кормил?

Гангстеры топтались по квартире Вадима Петровича без всякой опаски. Сам фээсбэшник неподвижно сидел на кровати и глядел в стену пустыми глазами зомби. Он был жив, но на вопросы не отвечал. Даже Автоматчик, предложивший братве после неудачной попытки разговорить чекиста спилить ему зубы напильником, отбросил затею как заведомо напрасную. Трое киллеров, оставшиеся без пахана, действовали энергично и решительно. Приехали к Вадиму Петровичу домой и нашли дверь незапертой. Вошли. И теперь осматривались и удивлялись.

— Камера на одно посадочное место. — Ганс подошел к окну и дернул решетку. — Что он там про свою дочь говорил?

— Что она с сектантами… это… — Автоматчик запнулся, потому что не смог вспомнить ничего определенного об участи чекистской дочки, а сам Вадим Петрович ничего конкретного не сказал.

— Что она душу бессмертную погубила, — напряг извилины Мандарин.

— Точно, — обвел взглядом комнату‑камеру Ганс. — Здесь‑то он ее и держал, она тоже стала вампиром.

Ему показалось, будто в воздухе запахло розами. Розы Ганс любил пуще других цветов.

— Пахнет апельсинами, — пробормотал Мандарин. — Пойду открою.

Автоматчику казалось, будто пахнет мясом. Жареным и очень вкусным. Зачарованно улыбаясь, он двинулся в прихожую вслед за Мандарином. Тот уже возился с замком. Дверь распахнулась, на пороге промелькнула быстрая беззвучная тень. Плененный мясным ароматом, Автоматчик стоял и смотрел, как девушка прилипла к шее Мандарина, энергично двигая челюстями. Раздалось жадное, утробное чмоканье. Вскоре и сам Автоматчик почувствовал укус.

Из коридора донесся шум, возня, какие‑то странные звуки. Обоняя душистые розы, Ганс все же не терял головы. Под курткой у него грелся АКМС с полным рожком серебряных патронов. И когда из прихожей вдруг появилась девушка с окровавленным ртом, Ганс одним быстрым движением расстегнул молнию на куртке, скинул флажок предохранителя и полоснул в цель. Он привык стрелять длинными очередями, от которых не мог увернуться даже самый ловкий вампир. Девушку отбросило в коридор. Она упала и теперь уже по‑настоящему умерла.

Откинув для надежности плечевой упор АКМС, Ганс подошел к прекрасной усопшей. Грудь и живот ее были изорваны пулями. «Готова», — понял Ганс, не переставая нюхать невидимые розы, хотя в комнате жутко воняло порохом. Ощутив движение за спиной, он обернулся, но выстрелить не успел. Массивные острые клыки Вадима Петровича перекусили ему хребет и в несколько рывков почти отгрызли шею.

Государственные награды офицерам ФСБ президент вручал лично. На закрытом торжественном собрании в Колонном зале Кремля присутствовали заслуженные офицеры старой, брежневской закалки. В кругу доверенных лиц президент обходился без охраны за спиной. У президента было хорошее настроение. Ему казалось, будто в воздухе заметно пахнет корюшкой. Характерный такой запах жареных огурцов… Он заставил президента расслабиться и заулыбаться. Подошла очередь высокого полковника, изо рта которого, как вдруг заметил президент, выглядывают длинные белые клыки. Однако эта странность не насторожила его, наоборот, побудила ласково улыбнуться. Запах и полковник с клыками были тесно связаны, что только порадовало главу государства. В Москве не было корюшки, а президент очень ее любил.

Мария Акимова

Охота

Меня трясло. Озноб поднимался из живота, морским ежом раздувался в груди, драл горло. Литры выпитого кофе не разогнали его, только сердце колотилось, будто решилось вырваться и облететь город. Казалось, все кругом догадываются… Да что там, знают: погода тут ни при чем, все куда чуднее. Я втянул голову в плечи. Кулаки утонули в заледеневших карманах, а подбородок врезался в жесткий край воротника, но теплее не стало.

Человеческая река, плотно обхватывая со всех сторон, перекатывала, трепала, ни на секунду не давая прерваться болезненной дрожи. Кто‑то обгонял меня, задевая плечами, кто‑то дышал в затылок. Бежали, ползли, семенили все эти усталые, бодрые, борзые, невидимые. Людей было уже слишком много. Таких рассеянных, таких податливых. И они пахли… Чертовски приятно.

От боли перехватило дыхание. Я сбился с шага, и немедленно налетели, обругали и помчались дальше, оставив на моей одежде свои запахи. А если попросту толкнуть кого‑нибудь, будто бы случайно? Человек ведь может пораниться? И тогда предложить ему платок… И тогда… Только нет платка.

Мои выдохи все больше походили на рык или вой. Еще чуть‑чуть, и услышат. Бросятся в стороны. Кто‑нибудь завопит. Чего пялитесь? Никого не трогаю. Такой же, как все. Ничем не отличаюсь.

Надо было вырваться, отойти в сторону. Дать себе передышку и перестать озираться. Знаю, что на самом деле безразличен им всем. Пока держу себя, никому нет дела. Пока держу, они и не смотрят на меня. Но все равно так отчетливо ощущались на затылке чужие взгляды, словно кто‑то целился из двустволки.

На последнем повороте, у самого входа в кафе стена была измазана кровью. Бурые пятна на светлой известке, смазанные полосы и засохший отпечаток ладони — наверное, пьяному дали в лицо. И он стоял, пошатываясь, стирал вязкую, густую жижу с лица. Давился ею. Держался за угол, чтобы не упасть, и метил, метил все кругом своею кровью.

Едва удержался, чтобы не вцепиться зубами в кусок мокрой стены. С ума я сойду…

Ксения сидела у заиндевевшего окна. Одинокая чашка кофе. Полная окурков пепельница. Официант устал бегать, отчаялся и оставил посетительницу в компании пустых пачек и пустых размышлений. Не успев толком оглядеться, я понял, что ничего не изменилось. Ксюша не улыбнулась мне, напряглась. Зажженная сигарета сломалась в пальцах и немедленно была заменена новой.

Ни слова о моем опоздании, поэтому я не стал извиняться. Сел напротив, так чтобы мы и случайно не коснулись друг друга.

— Совсем зима… Так некстати.

Реплика не требовала ответа. Мне, видимо, отводилась роль молчаливого статиста. Я плотнее запахнул куртку и замер. Маленький зал мягким полумраком окутывал наши фигуры. За пределами световых полос угадывались движения персонала, но ни их самих, ни голосов. Бал привидений.

— Не думай, пожалуйста, что я нашла кого‑то лучше. Это нелегко объяснить…

Огонек сигареты вздрогнул.

Что тут объяснять? Я пришел в глупой надежде, что она придумает невероятный, нереальный выход. Или решит оставить все как есть. Или… просто не будет меня бояться. Хотя бы это. За пять лет я, наверное, заслужил такую малость.

Впрочем, все равно. С того момента, как она заперлась в ванной и кричала: «Уходи!», все пошло прахом и перестало иметь значение.

За окном тяжелый снег мелькал в желтых пятнах фонарей и превращался в грязные лужи. Тучи переплетались над крышами домов стаями китов, обезумевших от брачных игр. Небо осыпалось на землю, обесценивая любые разговоры накануне конца.

Не стоило мне приходить.

— Я не могу больше с тобой быть. Ты не такой, понимаешь. — Она впервые подняла глаза. — Понимаешь?

Мой выход: меланхолично пожать плечами, кивнуть и внимать дальше. Ее бледная с синими прожилками рука грубо затушила окурок. У нее теплые мягкие руки и очень тонкая кожа на запястьях. И если… Рот наполнился горькой слюной. Опираясь на столешницу, я поднялся. Глянь‑ка, испугалась. Где бы ты сейчас прятаться стала? Под салфеткой? И не надо в меня палочками целиться, не страшно — я же не ролл с огурцом. Что угодно, но только не он.

Толчками просыпался голод. В глазах темнело. Заставил себя успокоиться и молча выйти. Кажется, она меня все‑таки позвала. Кажется, это уже не имело значения.

Воздух вливался в легкие пузырящимся шампанским, от холода ломило зубы. До чего приятное ощущение свободы. «Ты не такой, понимаешь?» Кому же понимать, если не мне?

Черно‑белый газетный лист пролетел над моей головой флагом финиша. И старта.

Станция была пуста.

Он с тревогой посмотрел через плечо. Но увидеть меня не смог. Оказалось, стать невидимым легко: достаточно самому поверить, что ты пустое место.

Голод тяжело ворочался внутри, подгоняя и не давая расслабиться. Светлый затылок парня удалялся, но время терпело. Некуда мне торопиться.

Он мог сесть в вагон подъехавшего поезда или побежать на эскалатор. Или… что угодно. Черт возьми, я же не желал ему зла!