Роботы и империя - Айзек Азимов

Он говорил легко и свободно, словно заранее спланировал и отполировал свою речь, чтобы представить ее Амадейро. И тот жадно впитывал ее.

Так вот оно что? Сначала Амадейро испытал громадное облегчение. Он правильно поставил на то, что этот парень не чокнутый. Да, он полностью в своем уме.

Затем пришло чувство торжества. Это наверняка сработает. Правда, точка зрения молодого человека в том виде, в каком она была изложена, несколько отступала от тропы, по которой, по мнению Амадейро, она должна была следовать, но это дело поправимое. Изменения всегда возможны.

И когда Мандамус закончил, Амадейро сказал как можно спокойнее:

– Василия нам не нужна. Соответствующая экспертиза в Институте позволит сразу же начать. Доктор Мандамус, – в голосе Амадейро зазвучала нота официального уважения, – пусть это дело сработает, как запланировано, и вы станете главой Института, когда я буду Председателем Совета.

Мандамус коротко и сухо улыбнулся, а Амадейро снова сел в кресло и так же коротко позволил себе помечтать о будущем, о том, чего он не мог сделать все долгие и печальные два столетия.

Сколько времени это займет? Десятилетия? Одно десятилетие? Часть десятилетия?

Недолго. Недолго. Это надо всеми средствами ускорить, чтобы он успел увидеть, как перевернутся старые решения, увидеть себя правителем Авроры, а следовательно, и всех Внешних Миров, и даже Повелителем Галактики (без погибших Земли и Поселенческих Миров) до своей смерти.

Когда спустя семь лет после встречи Амадейро и Мандамуса и начала их проекта доктор Хэн Фастальф умер, гиперволна сообщила о его смерти по всем уголкам обитаемых миров. И повсюду это привлекло огромное внимание.

Во Внешних Мирах это было важно, потому что Фастальф был наиболее влиятельным человеком на Авроре, а, следовательно, и в Галактике в течение двух столетий. В Поселенческих Мирах и на Земле это было важно, потому что Фастальф был другом – насколько космонит может быть другом – и теперь вставал вопрос, изменится ли космонитская политика, и если да, то как.

Эта новость дошла и до Василии Алиены и осложнилась горечью, которая окрашивала ее отношения с биологическим отцом почти с самого начала.

Она заставляла себя ничего не чувствовать, когда он умирал, однако не хотела быть с ним на одной планете, когда наступит смерть. Она не хотела вопросов, которые посыплются на нее всюду, но больше всего – на Авроре.

Отношения между родителями и детьми на Авроре были слабы и в лучшем случае безразличны. При долгой жизни это само собой разумелось, и никто бы не интересовался Василией в этом смысле, если бы не то обстоятельство, что Фастальф так долго был выдающимся партийным лидером, а Василия – почти столь же выдающейся партизанкой противоположного лагеря.

Это было отвратительно. Она сделала своим законным именем имя Василия Алиена и пользовалась им во всех документах, во всех интервью, вообще везде, но знала точно, что большинство людей называют ее Василией Фастальф, словно НИЧЕГО не могло вычеркнуть эти ничего не значащие отношения. Поэтому она стала называть себя только по имени. Оно-то, по крайней мере, не было распространенным именем. И это тоже как бы подчеркивало ее сходство с солярианкой, которая, правда, по совершенно иным причинам, отказалась от фамилии первого мужа, как Василия отказалась от фамилии отца. Солярианка тоже стала называться одним именем – Глэдис.

Василия и Глэдис и внешне походили друг на друга.

Василия встала перед зеркалом в кабине космического корабля. Она много десятилетий не видела Глэдис, но была уверена, что сходство сохранилось. Они обе были маленькие, стройные, обе блондинки и лицом похожи.

Но Василия всегда теряла, а Глэдис всегда выигрывала. Когда Василия ушла от отца и вычеркнула его из своей жизни, он нашел вместо нее Глэдис, и она была ему уступчивой и пассивной дочерью, как он хотел, и какой Василия никогда не могла стать.

И все-таки это задевало Василию. Она была роботехником, таким же компетентным и умелым, как и Фастальф, а Глэдис всего лишь художница, развлекающаяся свето-скульптурой, и иллюзорной одеждой роботов. Как мог Фастальф удовлетвориться тем, что потерял дочь, взяв на ее место такое ничтожество?

А когда этот полицейский с Земли, Илия Бейли, приехал на Аврору, он вытянул из Василии куда больше сведений, чем она могла доверить кому-либо другому. Однако с Глэдис он был сама мягкость и помог ей и ее защитнику Фастальфу выйти победителем против всех, хотя тогда Василия не могла понять, как это произошло.

И Глэдис была у постели Фастальфа во время его болезни, она держала его за руку в последнюю минуту и приняла его последние слова. Василия не понимала, почему это ее злит. Сама она хоть и знала, что жизнь старика кончается, ни при каких обстоятельствах не навестила бы его, чтобы стать свидетельницей его перехода в вечность, но злилась на присутствие там Глэдис. Я так чувствую, говорила она себе, и никому не обязана объяснять.

И она потеряла Жискара. Жискар был ее роботом, ее собственностью, когда она была девочкой, данным ей вроде бы любящим отцом. На Жискаре она училась роботехнике и от него впервые почувствовала неподдельную привязанность. Она была ребенком и не размышляла о Трех Законах, не занималась философией позитронного автоматизма. Жискар КАЗАЛСЯ любящим, он ДЕЙСТВОВАЛ как любящий, и этого ребенку было достаточно. Такого чувства она никогда не встречала в человеке и тем более в отце.

В те дни она еще не решалась играть в дурацкую игру в любовь с кем бы то ни было. Ее горечь по поводу утраты Жискара научила ее, что любой начальный выигрыш не стоит финального разочарования.

Когда она ушла из дома, разойдясь с отцом, он не отпустил Жискара с ней, хотя она сама все время улучшала Жискара тщательным перепрограммированием. А умирая, отец отдал Жискара солярианке. Он отдал ей также и Дэниела, но Василия нисколько не интересовалась этой бледной имитацией человека. Она хотела иметь Жискара, который был ее собственностью.

Сегодня Василия возвращалась домой. Ее турне было полностью закончено, фактически, в смысле полезности оно кончилось еще несколько месяцев назад, но она осталась на Гесперисе для необходимого отдыха – как она объяснила Институту в своем официальном извещении.

Теперь Фастальф умер, и она может вернуться. Она не могла целиком уничтожить прошлое, но часть его – могла. Жискар должен снова принадлежать ей. Это она решила твердо.

У Амадейро были самые противоречивые реакции на возвращение Василии. Она вернулась только тогда, когда старый Фастальф (теперь, когда он умер, Амадейро мог легко называть его имя) был уже месяц как кремирован. Это льстило мнению Амадейро о собственной проницательности. В конце концов, он же сказал Мандамусу, что она останется вдали от Авроры, пока ее отец не умрет.