Колонна и горизонты - Радоня Вешович

Выздоровевшие бойцы разбрелись по селу в ожидании курьеров, которые проводят их в свои далеко ушедшие части. Меня тоже охватило нетерпение поскорее попасть в свое подразделение. Когда же я узнал, что один из почти выздоровевших тифозников умер, мое нетерпение только усилилось. А случилось вот что. Ожидая своего курьера, этот боец прогуливался по селу, затем подошел к роднику, припал к нему и больше не поднялся. Со вчерашнего дня он так и лежал в том же положении с рюкзаком за спиной. «Как настигнет меня смерть?» — подумывал я, корчась от судорожных болей в желудке.

Кроме сыпного тифа на нас обрушились простудные заболевания и брюшной тиф. Мы часто мерзли, оставаясь в комнатах раздетыми, так как нашу одежду и постель систематически обрабатывали паром в жестяных бочках. Покачиваясь от слабости, я выходил из комнаты, садился на порог и ждал своего конца. Казалось, что здесь, на воздухе, легче встретить смерть.

Однажды я шел по селу и столкнулся со знакомым молодым врачом. Он начал мне жаловаться на бессонницу и выразил беспокойство: мы все глубже уходили в сербские края. Мне почему-то вспомнился случай с тем врачом, который подговорил Юпа бежать. Затем мой собеседник показал мне флакон с морфием в таблетках и объяснил, что в случае ареста одну из них можно незаметно положить в рот. Пусть потом мучат — никакой боли не почувствуешь! Я успокоил его вполне убедительными аргументами: четники, боясь тифа, скорее всего, обойдут госпиталь, а если они даже нападут на нас, то его наверняка спасет то, что он — врач. Если это не какая-нибудь совсем одичавшая орда, то ему как врачу сохранят жизнь, потому что врач нужен любой армии. Спасет его и любой крестьянин, так как люди в дни бедствий рассуждают прежде всего по-человечески, а потом уже по-сербски, по-хорватски или по-мусульмански.

В свою очередь я пожаловался врачу на судороги, кровохарканье и боли в желудке. Я объяснял все это близким концом. Врач же досадливо отмахнулся, считая, видимо, эти недуги мелочью, и сказал, что, несмотря на широко распространившуюся инфекцию, в госпитале не следует этого бояться. Затем он вынул из своей сумки пузырек с йодом, принес мне стакан воды из родника, у которого все еще лежал мертвец с рюкзаком за спиной, накапал в стакан несколько капель йода и дал мне выпить, пообещав, что все пройдет. Позже я убедился, что это средство действительно помогло.

Около полудня какое-то подразделение противника открыло огонь по селу с вершины горы на противоположном берегу Неретвы. Услышав стрельбу, врач в роговых очках бросился в соседнюю комнату, схватил винтовку и, выпрыгнув в окно, помчался в сторону холма на нашем берегу. В селе началась паника. Больные, медсестры, врачи выскакивали из домов, толпились на улице, а затем бежали к реке — прямо на четнические пули: больше некуда было идти. Однако четники стреляли редко и, как правило, выше нас. Похоже было на то, что местные крестьяне попросили четников освободить село от таких ужасных гостей.

Потные, босые, с накинутыми на плечи одеялами, в руках — то, что успели схватить с постели, мы остановились за селом, чтобы собраться и передохнуть. Я испытывал огромную радость: наконец-то мы покидаем это проклятое место. Вдоль дороги, по которой мы шли, лежали большие серые камни. На одном из них сидела сильно исхудавшая девушка. Взглянув на меня, она вдруг вскочила и, широко раскинув руки, побежала мне навстречу. Девушка была похожа на легкую тень. Коротко подстриженные волосы, на коже лишаи — результат долгого недоедания.

— Раде, брат! Неужели и ты здесь? — закричала она.

Девушка сказала это так, будто невозможно было представить меня в подобном положении и будто ей было жаль меня больше, чем самое себя. Только по голосу и глазам я узнал Марицу Шупе — дочь бойца нашей роты Анте. Она рассказала, что недавно перенесла тиф и теперь с нетерпением ждет возвращения в бригаду. Затем Марица в изнеможении опустилась на камень и опять стала ждать своего курьера.

Колонна распалась на мелкие группы. Некоторые из нас отставали, засыпая на ходу, а затем, как дети, ковырялись в земле, вырывая корни, и собирали сухие прошлогодние ягоды с боярышника у дороги. Отсюда было видно, с каким трудом крестьяне копали ямы в каменистом грунте, чтобы захоронить трупы усташей. Я наблюдал, как крестьяне несли на палках одного мертвого усташа, лежавшего вниз лицом. Голодные, небритые и обессилевшие, крестьяне сами походили на мертвецов. Один крестьянин все пытался стащить с мертвого усташа новую суконную куртку, а когда ему это наконец удалось, он долго присматривался к ней и вдруг с отвращением швырнул ее в кусты. Видимо, из-за множества вшей.

Вечером ко мне подошла одна женщина и тихонько спросила, не могу ли я продать ей что-нибудь из одежды, безразлично что — в доме совсем ничего не осталось. Я вспомнил о рубашке в сумке и отдал ее. За это крестьянка налила в мою фляжку молока, а затем, протянув мне кастрюльку, в которой оставалось еще пол-литра молока, отломила кусок кукурузного хлеба. Я с удовольствием напился.

На окраине села загорелись костры. Вокруг них толпились тифозники, угощая друг друга печеной картошкой, печеными корнями и улитками. Один из больных жарил кожу, предназначенную для крестьянской обуви. Кожа была настолько сухой, что морщилась на огне, и лишь изредка на ней выступала капелька жира. Он резал ее карманным ножом на куски и раздавал товарищам. Я обошел несколько костров, чтобы поделиться с Марицей молоком и кукурузным хлебом, но не смог ее найти. Видимо, она угасла где-нибудь у родника или навсегда заснула возле какой-нибудь из многих дорог.

В следующем селе я встретил старика — того самого вдовца, в доме которого мы с Хамидом ночевали после игманского марша. Тогда село Влаоле было заснеженным, и теперь я узнал его только по этому старику. Дом его находился в запустении, заборы повалились, а у самого хозяина лицо заросло щетиной. Старик потащил меня в сторону и умолял сказать ему правду, потому что верит мне больше, чем кому-либо на свете: что сделают власти с его сыновьями, совсем юнцами, если он по требованию местного комитета приведет их из леса и передаст нам? Их насильно забрали четники, и они до сих пор скитаются по лесам…

— Если б