Пангея - Мария Голованивская

Дирижер Петр Вилов, слушая рассказы других спутников, негодовал: «Какие же вы все козлы, честное слово, я же вам только что сказал, как следовало поступать!» Волосы его развевались вокруг лысой головы — остались только нижние пряди, которые он вырастил до плеч. И когда настал его черед говорить, он сначала немного замялся.

— Я — Христос, — признался он наконец, — в молодости был бес, а сейчас Христос.

Говорить и идти одновременно ему было трудно. Большой живот, мощные руки и ноги, бычья спина давали ему, должно быть, под двести кило веса. Он с трудом справлялся с дыханием, но все же старался выговаривать:

— Я вижу мир, понимаете? Я знаю, где истина, а где пакость. Я могу и хочу указывать людям путь. Это как в музыке. Это сейчас я стал дирижером, а когда-то был пианист. Лучший ученик был в классе. И я всегда знал, что за музыкальными фразами иногда стоит Господь, а иногда сатана, я всегда видел это, и, играя, играл их послания, тексты целиком, старался передать сущность в ее целостности, поэтому я был лучшим, а потом стал дирижером. Я Христос. Я не пастух, я дирижер человеческих душ.

— А не то чтобы у вас гордыня? — осмелился поинтересоваться Фиш, — я перед паломничеством готовился, читал, и мне кажется…

— Гордыня?!! — вскричал Вилов. — Ах ты тварь ползучая, ах ты мерзота! — и чуть было не завязалась драка, которую совместными усилиями с трудом остановили.

— Ну как же так? — все спрашивали Вилова. — Зачем же вам тогда идти?

История Кшиштофа Бенецкого показалась всем вымышленной. Оказалось, что он ходит в паломничество каждый год уже десять лет из страха лишиться всего, что у него есть.

— Понимаете, — говорил он, — раньше у нас были коммунисты, и они все отбирали у тех, кто что-то имел. Писали доносы, сажали в тюрьму, расстреливали. Теперь коммунистов нет, но они могут вернуться. И тогда меня расстреляют первым, понимаете, меня первым. Никто не знает, как у нас все будет, с разных сторон на нас идут разные влияния, а мир стал такой маленький, все видно со спутников, так куда убежишь? Особенно с такими большими деньгами. Фабрики свои я куда с собой унесу? Только Господь знает, что у нас будет. Только Господь знает, как будет с потеплением, ядерной войной, как поведут себя корейцы, китайцы, какие будут интересы у американцев после того, как они откроют другой источник энергии. Святой Иаков часто просил пред Господом по знакомству, и, может быть, поговорит со мной. Может, я зря вам это рассказал…

Мюриэль и Анри честно сказали, что для них это туризм — недорого и прикольно. А еще романтично и вдруг потом повезет с работой.

Испанский пастух Мигель родом из Памплоны очень сильно пил последние тридцать лет и допился до того, что во сне стала являться Богородица. А еще с месяц назад он по пьянке бензопилой отпилил себе палец — и он показал всем обрубок большого пальца на левой руке со свежим еще шрамом. Ну вот жена и сказала ему, что если он пойдет к Яго и попросит его об исцелении, то она останется с ним, а если нет, то бросит его и уедет к своим родителям на север страны. Он согласился, и они пошли вместе. Но вскоре жена занемогла и вернулась домой, и он продолжает путь один. Таких уродов в пути насмотрелся, но пока что вот уже пять дней не брал в рот ни капли. Дела!!!

У Михая сначала вроде все было как у людей, ну из бедных он, так и что. Выучился на слесаря, женился, жена родила ему мальчишечку. И все бы ничего, он работал, в рот ни капли не брал, но видеть не мог, как любимая красава с этим сосунком балуется. И сиську сосать ему дает, и все за ним подтирает, а как тот пошел ногами, так стал играючи лупить ее, однажды телефоном так по лицу ударил, что две недели синяк был, а она только смеется и защищает его. Не выдержал он. Убил обоих. А для отвода глаз совершил кражу в тот же день и сдался за нее. Потом уже, когда вышел, тогда и изнасиловал дуру одну, а потом и другие дела делал. Но не ловят его. Не сдаваться же второй раз? И пошел он из тех мест. Многие страны прошел и вот добрел до этой дороги, и вот шагает и по ней. Может, свернет куда.

Светловолосая и зеленоглазая девушка Нур рассказала историю о том, как чудесно ей везло весь прошлый год. Дверь открывалась сама собой, как только она задумывала войти в нее. Билеты на экзаменах попадались только те, которые она знает. И подружки у нее прекрасные, так помогали ей, когда мама болела. Вот мама и поправилась. Про путь к святому Иакову она прочитала в одной книжке, которую нашла на скамейке в парке, и рассудила, что нашла ее неспроста, что это указание — пока молодость и силы, нужно идти по пути пешком и глядеть в глаза людей. А в старости можно и по Иерусалиму походить — Старый город-то небольшой, так чего уж, можно и в старости. Попросила старшую сестру матери, Ханну, поехали вместе, та лежит на пляже, а она вот — идет.

Константин Хомяков рассказал о том, что его бросила его любимая жена Софья. «Может, в этом и есть какая-то высшая логика, — признался Хомяков, — ведь в молодости я отбил ее у моего друга Ефима Соровского, а он погиб от этого. И вроде мы с ней хорошо жили, в достатке и даже в излишестве, — грустно говорил Хомяков, — и все у нее в жизни получилось, она стала успешной, но она ушла от меня к богатею, когда у меня было подозрение на рак простаты, — а я выжил, не оправдалось, но я-то остался полным нулем без нее, жил только ею, для нее, годы уже взяли свое — и что мне теперь? Я встретить кого-то хочу, — неожиданно завершил Хомяков, — может, не на человеческих путях, так на Божиих. Я встречи ищу. Вот такой — чудесной, озаренной».

Американка Сьюзен в клетчатой ковбойке рассказала свою историю, когда уже все располагались на ночлег. Она сделала некое открытие, которое она называла по латыни, и отчетливо теперь может доказать и показать, в каком направлении развивается жизнь. «Жизнь вышла из воды и уйдет в нее, — гордо произнесла Сьюзен, справившись наконец с непослушной бумажной наволочкой. — И я теперь точно знаю, что Бог существует. Мне осталось только почувствовать его».

Юсуф боялся говорить, да и совсем не знал английского, но Аршин вызвался перевести. Он сказал, что видел Христа, что тот приходил к нему. И он спорил с ним о его вере. И он говорил ему, что любовь к человеку не в том, чтобы простить его, и не в том, чтобы проявлять доброту, нередко неотличимую от малодушия, а в том, чтобы убедить человека быть совершенно настоящим, чего уже совсем не умеют делать люди, живущие в городах. Он сказал, что когда-то был мусульманином и чтил Ису как положено, но пророк Мухаммед, конечно, был для него Богом. Но однажды Иса сам пришел к нему и посоветовал пойти к одному из самых приближенных его апостолов — Иакову, поговорить спокойно и расспросить, каким им обоим видится сегодня долгий земной путь человека, ведь сегодня люди живут долго.

Наутро все проснулись как будто родными людьми. За завтраком, состоящим из крестьянского хлеба с брынзой и вареными овощами, все разложили карту и деловито обсуждали предстоящий путь — привалы, обеды-ужины, ночлег.

Настроение у Даниила было нехорошее, он тоже рассказал свою историю — и мерзкий дирижер попенял ему, что он не взял дочку свою с собой: «А чего, подытожил он, — знаешь, сколько даунов таскается по этой дороге туда-сюда. Они же безвредные!»

Через два дня компания несколько изменилась: отпал Вилов, вконец разругавшийся со всей группой, верховодил всеми Хомяков: он очень много говорил, надежно сошелся с итальянским монахом (благо, будучи переводчиком, отменно знал его язык), и к группе, теперь уже с разрешения Хомякова, прибились две венгерки, то ли сестры, то ли подруги, они так дурно говорили по-английски, что их мало кто понимал, но все равно они были приняты в стаю — не пропадать же, честное слово, месту Вилова.

Третий день все шли молча и сосредоточенно. Казалось, запал болтать у всех поиссяк, сказывалась, очевидно, и первая нахлынувшая усталость, да еще и боль в ногах, которые у большинства при соблюдении всех предосторожностей покрылись кровавыми волдырями.

Дороги, по которым пролегал путь, были живописны, сочная зелень, холмы и равнины, поля и деревушки с красными черепичными крышами по обочинам узкого шоссе.

Даниил усердно шагал и все время слушал себя. Вот он шагает — раз, два, три — среди этих странных чужих людей, он пьет воду и жует грубый хлеб, сыр и вареные овощи, он спит по ночам как убитый, не видя снов, и что же — начался или не начался уже в нем чудотворный процесс очищения, наполнения новым целебным светом?

Бургос, Леон. Когда же, когда?

Когда же этот путь превратится в волшебную нить, по которой можно будет проскочить в другое будущее? А может, все это старинная шуточка? Ватиканский анекдот — и ничего так и не случится?

На седьмой день на Даниила нахлынули воспоминания. Он пересматривал их все подряд, казалось, совершенно не управляя этим несущимся с бешеной скоростью потоком. Правая его нога была воспалена, мозоли гноились, по щиколотке разливалось сильное жжение. Он шел осторожно, не снижая скорости, ступал, словно по жердочке, по спасательному мостику, мысленно проложенному между Сциллой и Харибдой. Сциллой была пятка, Харибдой — волдыри на щиколотке.