Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

— Тебя рвало? — Он несчастно кивает и отстает, подволакивая ноги, идет так медленно, что я беру его под руку. — Только на меня не блюй, ладно?

Ведьма на краю сада уже топает от нетерпения. У нее под мышкой пухлый тряпичный мешок, и даже не стоит спрашивать, что в нем. Может, у меня история и не сможет кончиться как положено, и все останется как есть, но тут-то я точно сделаю все не хуже Гретель.

— Давай я. — Ведьма принимает Даниила на себя. — Соберись, мальчик. — Она улыбается, но говорит резко. — Поддай-ка. — Сколько-то времени попытавшись поставить его прямо, она останавливается, и у нее на лице-пудинге возникает странное выражение. — Беньямин, если мы вдруг потеряемся, скажи-ка еще раз, как будет «меня зовут Агнешка».

— Nazyvam się Agnieszka, — отвечает Даниил и стонет. Ведьма ослабляет хватку и отступает, его начинает качать. Я так боюсь, как бы он не упал, что обнимаю его обеими руками, а она вышагивает туда-сюда и твердит: «Меня зовут Агнешка».

— И еще, последнее, — говорит она тихо. — Как сказать «я медсестра»? — Я чувствую, как Даниил напрягается. Гляжу на него, и лицо у него теперь почти такое же странное, как у нее. — Такой полезный навык может очень пригодиться.

Даниил кивает.

— Jestem zabó jcą dzieci, — говорит он очень отчетливо. Что-то тут не то: он ищет мою руку и так крепко ее сжимает, что у меня все пальцы колются иголочками, — и он никогда так не старался добиться от нее правильного произношения. «Jestem zabó jcą dziecka». Он выговаривает это раз десять.

— Хорошо. — Ведьма отпихивает меня и снова берет Даниила за руку. — Давай, Беньямин, не подкачай. Недолго осталось. — Она улыбается, но глаза у нее жесткие и злые. — Лили, дорогая моя, ты беги вперед и предупреди, чтобы они нас дождались.

Ледяные пальцы щиплют меня за спину. Ведьма замышляет что-то дурное. Даниил тоже это чувствует. Глаза его умоляют меня, а сам он качает головой.

— Но я не знаю, как их найти, — начинаю ныть я.

Она раздраженно цокает языком.

— Я же тебе объясняла…

— Я боюсь идти одна.

Мы подходим к башне. Сердце у меня бухает — я готовлюсь. Еще шаг, еще — вот! Я выхватываю мешок у нее из-под мышки, несусь к двери и швыряю его внутрь. Взлетают голуби. Ведьма визжит. Бросив Даниила, она кидается за своим сокровищем, зарывается в прокисший помет, ищет рассыпанные драгоценности и золотые зубы. Я молнией поворачиваю ключ в замке. Она уже колотит в дверь и ревет, угрожает. Ей не сбежать, но как бы я ни старалась, на ноги мне Даниила не поставить, и теперь я боюсь, что спасатели уедут без нас.

— Иди, — выдыхает он, закрывая глаза. Я падаю на колени и ненавижу его внезапную умиротворенность.

— Я вернусь, — обещаю я, прижимаясь щекой к его щеке. — Я найду этих людей, скажу им подождать и сразу приду за тобой.

Я несусь через двор, вдоль стены старых конюшен, огибая разбитые повозки и ржавую сельскую технику, бегу, пока мои босые ноги не спотыкаются на исчирканном сорняками гравии, которым некогда была отсыпана величественная подъездная дорожка. Передо мной нависают громадные кованые ворота — до того заросшие, что их, наверное, не открывали много лет. Примечаю в поросли тайную ведьмину тропу — чистое везение. Крапива впивается своими жалами, колючки хватают меня за лодыжки и запястья, красят мне ноги ожогами красных капель, но мои заклятья сильнее ведьминых, и ее путь приводит меня к узкому каменному перелазу на краю дороги.

Воздух, поднимающийся от озера, холодит, но воды не видать, она вся за деревьями и кустами. И автобуса тоже не видно. Ведьма сказала, что нужно двигаться к деревне, но я, хоть и помню, что видела издали ее постройки, когда мы спускались с холма, понятия не имею, идти мне по дороге налево или направо. Я бегу вправо, считая до двухсот, потом поворачиваю и бегу обратно. Досчитываю до ста девяноста девяти — и тут слышу голоса, ныряю в кусты и почти вляпываюсь в автобус, так он хорошо скрыт ветками и папоротниками. Почти точно тот самый, от которого мы сигали в канаву. Того, кто говорил, не видно. Я потихоньку крадусь вперед, прижавшись к боку автобуса, останавливаюсь глянуть на кроваво-красный крест и… налетаю на чьи-то вытянутые ноги.

— Hej! — Человек, лежащий под автобусом, вылезает наружу и встает на ноги, помахивая здоровенным гаечным ключом. Это великан с замурзанным лицом и короткими белыми волосами — в точности как у Храбена. И все же я, вспомнив, что надо быть смелой, сразу не убегаю. — Vänta, lilla! — ревет он, но потом говорит тише и протягивает измазанную маслом черную руку. — Подожди, малышка. Олаф ты не больно. — Он поворачивается и ревет еще громче: — Лоттен! Сигрид! Var firms dessa kvirmor när du behöver dem?[208]

Кто-то смеется.

— Du behöver inte svära, Olaf. Här är vi, tillbaka från vår simtur[209]. — Из-за автобуса выходит женщина. За нею я вижу остальных. Она смотрит на мою странную одежку в кровавых пятнах, всю грязную и драную, на мои босые ноги. Смаргивает, но говорит вот что:

— Привет. Не обращай внимания на Олафа и его вопли. Ты, похоже, из лагеря в Равенсбрюке. Как тебе удалось сбежать?

— Даниил… — Хочу сказать больше, но слова застревают у меня в горле.

— Ты из Равенсбрюка?

Киваю.

— Ладно, детка. Не надо бояться. Ты в безопасности. — Она спокойно заканчивает подвязывать влажные волосы длинной синей лентой. — Никто из нас тебя не обидит. Мы приехали издалека — помогать.

Я правда боюсь, но больше доверять некому, и я внимательно ее разглядываю. Она высокая, в мужской одежде. Глаза у нее того же цвета, что и лента, а когда волосы высыхают — делаются рыже-золотыми. На носу веснушки, по верху щек — тоже. На кого же она похожа? Она меня обнимает, и это приятно.

— Даниил… — опять говорю я и показываю в сторону дома. Женщина кивает.

— Даниил ранен?

Яростно киваю.

— Он не может встать.

— Ладно, — повторяет она и забирает из автобуса докторскую сумку — почти такую же, как была у папы, — покажи нам, где он.

Я тут же припускаю со всех ног, оглядываясь, успевают ли они за мной. Когда мы добираемся до крапивы, Олаф вытирает черные руки о еще более черную тряпку, а потом переносит меня. У меня на рукавах все равно остаются масляные пятна.

Он извиняется, а женщина-врач смеется.

— Мы ей скоро найдем что-нибудь получше. — Она шагает шире, легко поспевая за мной, потому что я боюсь, а вдруг Даниил… — Кстати, — говорит она, — все зовут меня Лоттен. Это краткое от Шарлотты.

— У меня была Шарлотта. Мы похоронили ее в птичнике.

— Очень грустно.

— Она забрала с собой все мои сказки.

— Понятно. — Лоттен какое-то время идет молча. — Будут еще сказки. Всегда так. Скажешь, как тебя зовут?

— Я Криста. — Мы добрались до башни, Даниил лежит там же, где я его оставила. От него очень плохо пахнет, но он все еще дышит. Я сажусь рядом с ним на землю, беру его за руку, и веки у него вздрагивают. Лоттен встает около него на колени и осторожно распахивает на нем куртку. Лицо у нее меняется; я вижу, как она сглатывает.

— Так, — говорит она и достает из сумки стетоскоп. — Так.

— Hallå, — говорит другой голос. — Här är vi.

— Да, вот мы где. Прости, что так долго.

Две другие женщины, одна темненькая, другая такая же светловолосая, как Лоттен, но с широким, спокойным лицом, догнали нас, и я вижу, как у Олафа по лицу текут слезы. Вот не думала, что великаны умеют плакать. Он, наверное, сильно поранился. Я спрашиваю у Лоттен, и она кричит на него. Олаф трет глаза и отходит, прикуривая сигарету. В башне все еще грохочет, и он отпирает дверь — я просто не успеваю его остановить.

— Ведьма, — шепчу я.

Лоттен вся в работе — пощелкивает по большому шприцу.

— Это от боли, Даниил.

Агнешка вылетает из башни, руки у нее все в дерьме, пасть раззявлена, чтобы плеваться в меня жабами и гадюками. Увидев всех, она пытается сделаться маленькой и жалкой. Одна из женщин — Сигрид, кажется, — начинает с ней разговаривать, но ведьма распахивает глаза пошире и пялится прямо перед собой, делая вид, что она из тех бедных людей, из колонны, которые не знают, где они и что происходит.

— Nazyvam się Agnieszka, — бормочет она. — Nazyvam się Agnieszka.

— Ведьма, — говорю я так громко, чтобы все услышали. Но женщины принимаются ее утешать, а Даниил в этот самый миг вдруг сопротивляется — не хочет, чтобы его кололи иголкой. Ведьмин взгляд утыкается в него.

— Mój syn! — вопит она. — Беньямин.

— Его зовут Даниил, — напоминаю я Лоттен.

Лоттен вздыхает.

— Бедная женщина.

Даниил приоткрывает глаза на щелочку.

— И она прикидывается, что я ее сын.

— У нее все перепуталось, — говорит Лоттен, исследуя его израненную кожу. — Сигрид немного говорит по-польски. Она с этим разберется. Это собачьи укусы?