Гретель и тьма - Элайза Грэнвилл

Теперь-то я понимаю, что ведьма делает. Она рассчитывает, что он с ней поговорит, как Ханна когда-то со мной. Она охотится за Данииловыми воспоминаниями — чтобы придумать свою мерзкую историю. Не успеваю я его опередить, как он уже все решил.

— Verpiss dich![201]

Прямой отказ Даниила никакого особого впечатления на ведьму не производит. Она усаживается на верстак, распутывает волосы.

— Как хочешь. Оставайся калекой до конца своих дней. Умирай с голоду. Но помни, я могу тебя вывести отсюда. Шведы пришли спасать женщин и детей до того, как сюда заявятся союзники. Янки, бриты, русские — они все кровожадные варвары и изведут всех немцев, хоть невинных, хоть нет. — Она смотрит на меня многозначительно. — Сама знаешь, что будет, если они нас найдут.

Где-то рядом принимается нашептывать голос Грет. «Злодеи вошли в дом, betrunken wie Herren, и втащили за собой юную девушку». Я шумно сглатываю и закрываю уши руками, хотя знаю — она у меня в голове. Рот у ведьмы все еще двигается, а Даниил пялится в пол, но вдруг вскидывается и затыкает ее воплем до того громким, что я слышу его даже зажатыми ушами.

— Ладно! — Он смотрит на меня, и я убираю руки от головы. — Ладно, расскажу.

— Хорошо, — говорит она. — Очень разумно. С чего начнем?

— Сначала исправь ему руку, — требую я, и в тот же миг Даниил спрашивает, как ее зовут.

— Будет больно. — Ведьма, говоря это, улыбается. — Но быстро пройдет. Меня? Меня зовут… Агнешка. — Враки. Сразу понятно — слишком уж долгое было молчание. — А тебя?

Я улыбаюсь. Мы вдвоем можем и сыграть в такое.

— Меня зовут Лили. А его Беньямин. Теперь давай, поправь ему руку.

— Я знаю несколько польских слов, Беньямин, — говорит она, обращаясь к Даниилу, а на меня — ноль внимания. — Chleb, woda, kiełbasa. Как у меня с произношением?

Кивает.

— Хлеб, вода, колбаса.

— Piwo, wino…

— Пиво. Вино.

— Ser? Proszę?

— Сыр, — говорит он, а потом смотрит растерянно. — А proszę значит «пожалуйста».

— Nie rań mnie! — Она смотрит на него в упор. — Dlaczego to robisz? Bóg mi pomoże.

Даниил трудится ртом.

— Первое значит «Перестаньте делать мне больно». Второе — «Зачем вы это делаете?» А последнее — «Господи, помоги мне», — говорит он тихим невыразительным голосом.

— Так я и думала. Ты не представляешь, сколько раз меня вынуждали это слушать. Запоминаешь через какое-то время. — Агнешка слезает с верстака. — Ну, вроде ничего… теперь давай-ка плечо. Снимай куртку. Ляг тут.

Я иду помочь, волоча за собой тяпку. Даниил морщится от ведьминого касания. Тело у него пурпурно-черное — кроме тех мест, где укусы и ободрано, откуда сочится кровь и прозрачная жидкость, и там, где распухло и теперь стало мерзкого буро-желтого цвета. Он боится и очень старается этого не показывать. Я сжимаю ему здоровую руку, чтоб он знал: я с ведьмы глаз не спускаю.

— Повернись на живот, — приказывает Агнешка. — Придвинься. Давай. Давай. Надо, чтоб рука свисала.

— Не смей делать ему больно, — ворчу я.

— Не болтай чепухи, — говорит она быстро и крепко хватает его за руку повыше локтя. Другой рукой берет за запястье и дергает. Даниил орет — жуткий звук, рот у него делается громадный, как целая темная пещера. Я уже замахиваюсь тяпкой, но слышу, как он стонет от облегчения. Что бы она там ни сделала, эта ведьма, рука у него опять смотрится как обычно.

— Dziękuję, — шепчет он. Глаза у него закрыты. — Спасибо.

Ведьма повторяет это слово несколько раз — его она, похоже, не знала, — а потом снимает фартук, складывает его так, чтоб получилась перевязь. — Пусть отдохнет. А ты — пошли со мной.

— Нет. Зачем? — Я хочу остаться с Даниилом. Лицо у него все в поту, и он опять тихо и ужасно пыхтит. У себя в голове я записываю еще кусочек истории: «После обеда состояние юноши ухудшилось. Внутренние повреждения оказались явно серьезнее предполагаемого: у него развился жар, он метался и бредил».

Ведьма прерывает меня.

— Хватит мечтать, девонька, если есть хочешь. И не забудь, ему нужна будет вода.

Я нехотя иду по тропинкам за Агнешкой, они усыпаны опавшими фасолевыми цветками, что похожи на раздавленных бабочек; кое-какие из родительских побегов уже гнутся под тяжестью набухших стручков. Ведьма открывает дверь в башню, и я задерживаю дыхание и зажимаю нос: тут едко смердит голубиным дерьмом. Птицы пугаются и взлетают в метели сброшенных перьев: Госпожа Холле трясет одеялом. Когда воздух наконец успокаивается, я вижу, что круглые стены от пола до потолка в гнездовых полках, вделанных в толщу кирпича. Посередине из горы помета торчит деревянный столб. У него две крепкие рукоятки под прямыми углами, к ним приделаны лестницы, и, когда ведьма принимается карабкаться по ближайшей наверх, голуби взлетают вновь.

— Дурдом, — говорит она, но не тот, на который я надеялась, и моя история бежит от меня. Персонажи делаются расплывчатыми: поверх Гудрун наслоилась Грет, а когда я пытаюсь представить Беньямина, вижу только Даниила. Даже Йозеф уплывает в прошлое, так ему и надо. Может, я для него — призрак… А Лили шла по коридору от него — и стала совсем маленькая, далеко. Йозеф побежал, гулко топая по полированному дереву, но каждый шаг лишь увеличивал разрыв, пока Лили стала не больше бледной тени, призрака, видения, существа лунного света.

— Проснись, девонька, — орет ведьма, передавая мне вниз горсть мелких белых яиц. Лестница движется дальше, от гнезда к гнезду, а я иду следом и держу урожай в сложенных чашкой руках.

Собрав сколько надо, Агнешка спускается и выводит меня на солнце, мы продираемся сквозь заросли кустов, пока не оказываемся позади разрушенного дома. Из древней колонки капает вода. Туда-сюда по мшистым камням мотает перья, а на кровавое месиво, частично прикрытое черепицей, слетаются мухи. Здесь никто больше не живет. Гора костей в конце длинной цепи показывает, где обитал сторожевой пес, привязанный к стене. Я забираю его питьевую плошку — понесу в ней Даниилу воду.

Эта сторона дома сохранилась хуже переда. Стены рухнули, балками и кладкой завалило все двери. Ведьма кивает на окно.

— Полезай. — Я медлю, и она меня слегка подталкивает. — Давай, ну. Подтянись на раме. Это просто. Я сразу за тобой. — Она думает, что я einfaltig, слабоумная: все знают, что́ дальше в сказке происходит.

— Не могу. Не умею. А вдруг упаду. — И в доказательство начинаю хныкать.

— Dummkopf Jammerer[202]. Смотри внимательно, куда я ноги ставлю, потом сама сможешь, без нытья.

Забравшись внутрь, она протягивает мне руку, но я уже тут как тут. Когда-то здесь была кухня, а теперь все под открытым небом, однако тут все еще стоят на полках котлы, на крюках висят сковородки, и, как я и предполагала, есть здоровенная плита с духовкой, в которой можно изжарить слона. Я хожу мимо ведьмы бочком, всегда спиной к стене, но понимаю, что пока все безопасно: она забыла растопить печь. Ведьма ломает обгорелые дрова и разводит огонь в железной бочке — сварить голубиные яйца. Когда они готовы, она их делит поровну на троих, но я все равно ей не доверяю.

Весь вечер Агнешка вынуждает Даниила поучить ее еще польскому. Поначалу он выдает по одному слову, неохотно.

— Medycyna — медицина.

— Medycyna. Medycyna.

— Penicylina — пенициллин.

— Penicylina. Penicylina. Все просто, — каркает она. — Ничего такого.

Даниил хмурится.

— Мой отец говорил, польский учить сложнее, чем почти любой другой язык.

— И где теперь твой отец? — мерзко спрашивает ведьма. Он не отвечает. — Научи меня числам, — говорит она. — Мне нужно уметь считать хотя бы до двадцати.

— Jeden, dwa, trzy, cztery… — начинает Даниил. После еды ему вроде получше. Глаза у него странно блестят, и он опять пыхтит. Если Агнешка и медсестра, то, видимо, не очень хорошая.

— Что с ним такое?

— Инфекция, — говорит она, пожимая плечами, и повторяет числа дальше, на манер дурацкой песенки, пока меня не подмывает заорать.

Снаружи я осторожно вскрываю фасолевый стручок и разламываю один боб — посмотреть, есть ли там душа. Пытаюсь вдумать себя обратно в историю и перепридумываю Йозефа таким настоящим, чтобы он смог поехать в Линц. Я все еще не решила, как убью мальчика Адольфа, но это не трудно: я видела, как это делают многими способами. Ханна говорила, что он, по слухам, был одиноким ребенком, так что подружиться с ним было бы легко.

Я возвращаюсь в сарай, там ведьма требует рассказа про польские города. Она хочет тихое место, где нетрудно будет найти работу и жилье. Даниил притулился у стены. Глаза у него закрыты, и он долго не отвечает.

— Едвабне[203], — говорит он и выпрямляется, внезапно бодрее. — Можешь сказать, что ты из Едвабне. Это на северо-востоке, рядом с Белостоком.