Волхитка - Николай Гайдук

И тогда случилось то, что разбудило города и веси.

Россия – это наше золотое дно, и вот однажды летом, лунной тёплой ночью знаменитый затопленный остров, где остались крепкие могучие деревья, оторвался от родимой пуповины и вынырнул посреди огромной искусственной запруды – и поплыл, поплыл по всей России, вдоль и поперёк синеющей реками, озёрами, морями и океанами.

Наяву случилось это или в сладком сне, но чудо это многим увидеть посчастливилось.

Остров плыл и плыл – как будто между небом и землёй. А на острове – целехонький! – Белый Храм стоял во ржи, и звонил, звонил, звонил во все колокола!..

И пускай звонит во веки вечные!..

КОГДА СБЫВАЮТСЯ НАМЕРЕНЬЯ БЛАГИЕ

свадьба с похоронным маршем

Скажите, люди добрые, ну сколько можно вам сидеть за печкой, «Лучинушку» петь да лучину строгать, да усы тараканам от скуки выдергивать? Пора за дело браться!

И содрогнулась глухомань – заохала, заахала!

Плотину строили – с большим размахом…

Поначалу в тайге за Седыми Порогами, а потом и за Чёртовым Займищем послышались могучие разрывы, умноженные эхом угрюмых ущелий, отраженные водой и кондовым крепким древостоем.

С каждым годом строители подступали всё ближе к людским поселениям. Деревеньки по бревнам раскатывали, зверя, птицу выгоняли из урмана; летели в воздух норы и гнездовья.

Готовилось ложе для рукотворного моря. Тайгу торопливо срезали на многие версты в округе. Долины углубляли бульдозерами – горы чернозёма вывозили на свалку…

Пороги на Летунь-реке и береговые долы – под чернозёмом – кое-где образованы были твёрдыми вулканическими породами, траппами, не поддающимися разрушению. Натыкаясь на эти вулканические, намертво спаянные потоки базальтов или на другие трудные места, строители вызывали дерзкую бригаду взрывников. Парни делали шурфы, заряжали аммоналом, динамитом либо ещё какою «дьявольской придумкой».

Расколотые камни, огромные пеньки вздымались к поднебесью, размахивая рваными корнями, как чудовищными крыльями – рушились в дымящуюся пыль… А вместе с этим – взлетала в небеса и падала вся окрестная птица и даже какой-нибудь многопудовый дикий кабан или лось, оказавшиеся поблизости.

Над полянами тускнело солнце и тошнотворно воняло селитрой. Земная, развороченная глубь, тысячи лет не доступная глазу, исходила живым теплом, чернела свежо и тревожно – точно двери в преисподнюю приоткрывались.

Поначалу, чтоб добро не пропадало, разбитый камень на баржах сплавляли в пригород, где стоял заводик с хорошими дробилками для производства щебня, но потом отказались, когда баржи – одна за другой – расшиблись на перекатах. Пробовали камень возить на самосвалах и тоже отказались – овчинка не стоит выделки; самосвалы столько солярки сожрут, что этот щебень будет золотой. И точно так же дело обстояло с пеньками; десятки и сотни добытых пеньков поначалу сволакивали в кучу и оставляли под открытым небом; на сквозняках проветривались, на солнцепёках жарились так, что смольё оладьями с корней стекало. Зимою весь этот осмол – просмолившиеся пеньки сосны, кедрача и лиственницы – грузили на машины и увозили по тракту к железной дороге. В город переправляли на канифольный завод. Но потом рукой махнули: некогда! Стройка века не ждет!.. И точно так же было с чернозёмом: спервоначала вывозили на поля, а потом – иди оно подальше. Мало, что ли, этой грязи под ногами валяется, чавкает…

Кикиморов Анисим Демидыч – больше известный как Динамитыч – на беловодской стороне руководил взрывными работами храмов. Единственный сын его – Варфоломей – в юности трудился на бойне, но скоро надоело «в крови по щиколотку и в кишках по колено топтаться».

Он решил продолжить семейную традицию – работать с демонитом. Отец так всегда называл динамит, и сынок сызмальства научился.

Варфоломей поехал на стройку века. Благо ехать – реку пересечь. Это раньше было большой проблемой – с берега на берег на пароме, который и так-то редко ходил, а когда паромщик загуляет, то вообще караул. Теперь – лафа.

Берега недавно связал железный мост – бетонные быки стоят в воде, раскорячив мощные копыта. Перед мостом – на въезде и на выезде – ажурные арки, на которых пламенеют плакаты:

МЫ ПОКОРИМ ТЕБЯ, ЛЕТУНЬ ДРЕМУЧАЯ!

МЫ РОЖДЕНЫ, ЧТОБ СКАЗКУ СДЕЛАТЬ ПЫЛЬЮ!

Начальник строительства, впервые увидевши этот плакат, изумился и возмутился.

– Что за безобразие? – стал он распекать. – Вы что мне пыль в глаза пускаете?

А ему в ответ:

– Так точно! Безобразие! Мы это прекрасно понимаем! «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Козе понятно!

– Так в чём же дело?

– Да хулиганит кто-то, вот беда. И мы никак не можем изловить этого чертяку-грамотея!

– Столько народу понаехало на стройку века и не можете поймать одного какого-то… – Тут начальник вставил нечто непечатное. – Поймать и доставить ко мне! Я покажу ему и пыль, и быль…

Историю эту – с плакатами – Варфоломей Кикиморов услышал от строителей, когда на работу оформился. Но кроме этого услышал он – уже от других работяг – будто начальник строительства большую награду назначил за поимку «шибко грамотного преступника».

– Ты парень молодой и энергичный, – сказали работяги, стараясь быть серьёзными. – Займись этим делом.

– А как я им займусь?

– Ружьё тебе дадим. Сядешь ночью под мостом, покараулишь.

– Ружьё? – Кикиморов скривился. – Ерунда! Тогда уж лучше с демонитом караулить!

Мужики расхохотались. И долго потом – за спиною Кикиморова – переговаривались о том, что «заставь дурака богу молиться, он и мост взорвёт».

Задним числом легко сойти за умного – поругать недальновидных строителей-покорителей. Но правды ради надо бы и похвалить. На первых порах это племя скитальцев искренне верило в свою высокую и светлую звезду – в виде электрической лампочки. Люди жили без комфорта, в палатках, почти по-окопному, но жили, не тужили, полные задора и огня. Это была огромная и дружная, весёлая семья, которая, конечно, не без урода.

Таковым оказался огненно-рыжий Кикиморов.

Взрывные работы очень даже приглянулись Ворке – домашнее прозвище Варфоломея. Во-первых, таёжный воздух. Не шибает, как на бойне, – хоть затычку делай для ноздрей. Во-вторых, река под боком. Купайся, либо удочку бери, тайменя карауль на перекате, а то и просто так лежи себе на золотом песочке, загорая. Красота!

А самая главная прелесть крылась вот в чём. Имея сильный разрушительный характер, Ворка испытывал большущее и ни с чем несравнимое удовольствие, разрывая на куски дремучий покой беловодского края.

«Что там – бойня?! – восхищался он. – Тут земля, тайга в руках дрожит обречённой коровой и с копытков срезается в момент! Только шерсть шмотками шелестит в облаках! И за две, за три версты всё потеет со страху – на гнёздах и в берлогах! Летят и бегут без оглядки росомахи, волки, рысь, глухарь и всякая другая шелупонь!.. Да что тут говорить! Горы запросто кидаем к облакам! Плотина, бляха-муха! Сурьёзнейшая вещь! Скоро в каждом доме запылает лампопуля деда Кумача!»

С юмором у парня было туговато. Он поверил мужикам, что начальник строительства и в самом деле назначил большую награду за поимку «шибко грамотного преступника». И по вечерам – время от времени – Ворка затаивался в красноталовых кустах возле моста. Смотрел на плакат, где красовалась подновлённая надпись: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!» Терпеливо караулил. Курил по-воровски – в кулак. Ни на минуту, кажется, он не расслаблялся и ни отводил глаза от плаката. И, тем не менее, утром, когда только-только рассветало, плакат опять испорчен был непонятно откуда взявшейся «пылью».

Ворка начал злиться. Огненно-рыжие волосы на загривке царапал.

«Это уже интересно! – думал он. – Мне теперь и награды не надо. Я теперь буду бесплатно ловить эту падлу грамотную!»

Весенним утром Серьгу Чистякова дождик накрыл за деревней.

С восточной стороны светило солнце, а на западе клубились тёмно-фиолетовые тучи с белоснежным подбоем, и сыпались нечастые, но крупные капли, верховыми потоками ветра наносимые на округу. Пролетая солнечную полосу, обыкновенная капля преображалась: горела золотистым янтарным зернышком…

Глупые куры на краю деревни закудахтали. Распушили перья и, колыхая гребнями, вприпрыжку бросились – дармовое зернышко поклевать в полынях за околицей.

Врасплох застигнутый среди долины, Серьга промок, но был доволен. Замер, наблюдая.

Вершилось колдовство. Пронзительными солнечными иглами кто-то незримый вышивал на небе радужный узор. Луч втыкался в дождевую каплю, преломлялся в ней и словно тянул за собою цветистую нитку. И постепенно в воздухе рождалось узорное и длинное полотно. Ярким свежим колером трепетали – красный и оранжевый, жёлтый и зелёный, голубой и синий, и фиолетовый… Середина семицветной вышивки держалась в неведомых чьих-то высоких руках, а дугообразные края опустились на землю. Один скатился за тайгу, другой поблизости играл – за старыми стогами. Прошлогоднее подопревшее сено казалось грудой свежескошенных цветов. Светло-пегие гуси и утки возле стога в лывах – пышнее павлинов, нарядней жар-птиц…