Три времени ночи - Франсуаза Малле-Жорис

Вид у него был жалкий дальше некуда. Из него сейчас можно было вытянуть все что угодно. Он обхватил лицо руками, глаза блуждали по сторонам.

— Придите в себя, мэтр Гримо! Да придите же в себя, — прошептал Боден. Но тот ничего не слышал. Бессвязные речи срывались с его губ, сам он весь дрожал и только повторял слова: «маленькая желтая птичка», за которые он цеплялся так, словно этим поступком мог оправдать всю свою жизнь.

— Выйдите пока, — сказал Боден. — Вы мне сейчас не нужны. Право же, успокойтесь, мэтр Гримо.

Секретарь вышел, оставив свои бумаги, шапку. И через тяжелую дубовую дверь из коридора донеслось его бормотание, всхлипы. Жаннины глаза сверкали.

— Вы показали нам свое умение, так ведь? — медленно выговорил Боден. — Но вернемся к главному. Итак, вы по-прежнему будете отрицать, что обладаете сверхъестественными способностями?

Боден был взволнован больше, чем хотел показать. Он испытывал перед этой женщиной какой-то страх, он боялся, как бы она не приступила с вопросами к нему, не загнала его в тупик, как Гримо. Несомненно, однако, тому было в чем себя упрекать, а ему, Бодену… И он в сердцах подумал: «Стану я еще перед ней оправдываться!»

— Способностями? — резко переспросила Жанна. — Не больше вашего!

— Но этот человек…

— Вы хотите сказать, я его околдовала?

— Нескольких слов оказалось достаточно…

— С вашими пытками не сравнить.

— Вы обладаете тайным знанием…

Торжествующая улыбка вдруг сошла с ее лица, казалось, в мгновение ока Жанна изнемогла, постарела.

— Никакого тайного знания нет, — вымолвила она. — Или тогда… Нет, тайн никаких нет. Или, вернее, все та же тайна, все та же.

Ее словно покинули силы, подобно тому как кровь вытекает из раны. Жанна и сама почувствовала, что бледнеет, сознание покидает ее, еще немного, и она упадет в обморок. Жанна уже не понимала, зачем ей понадобилось изничтожать секретаря суда. Защищаться, отбиваться, наносить решающий удар. Зачем? Жанна глубоко вздохнула.

— Все признаются, все, — могильным голосом повторила она слова Гримо. — Всех ждет костер. Все виноваты, все…

Но силы иссякали. Слишком велико было напряжение. Почти без сознания она лежала, распластавшись на стуле, одними веревками удерживаемая от падения. Боден вскочил, словно его поразили в самое сердце, подошел к ней, встряхнул.

— Что вы имеете в виду? На что намекаете? Кто это виноват? Что за тайна?

На губах у Жанны выступила пена.

— Что значит: все виноваты? Прекратите ломать комедию, или я прикажу вас пытать. Прекратите… или…

В его голосе, дотоле глухом, вдруг послышались пронзительные нотки. Заметив это, Боден умолк. В исступлении он затряс ее тощую руку — тело безвольно, словно кукла, раскачивалось на стуле. Боден отпустил руку. Он остался один на один со своим собственным гневом.

В комнату влетел солдат. За дверью услышали крики, и Гримо послал его сюда. Но увидев, что Боден стоит над распластанным на стуле телом Жанны, солдат успокоился:

— Мы там испугались… Прикажете увести?

— Уведите! — распорядился Боден; его душила ярость.

— Прикажете пытать?

— Да. Впрочем, завтра, завтра утром.

Он был один в небольшой зале, всюду царил беспорядок, валялись бумаги. Уйти отсюда! Секретарь суда ждал в коридоре, его глаза все еще были воспалены, лицо осунувшееся, но им постепенно вновь овладевала привычная немощная злоба.

— Вы закончили?

— Закончил.

Лицо Гримо, похожее на морду хорька, непроизвольно передернулось; немного поколебавшись, он спросил:

— А ее будут…

— Да.

Животная радость, которую Боден прочел в судорожной улыбке секретаря, его заговорщицкий взгляд подействовали на судью словно пощечина. Его кулаки угрожающе сжались, но он сдержался и быстрыми шагами направился к выходу. Солдаты как раз выносили длинное безжизненное тело Жанны.

Ему приготовили лучшую комнату в замке. Правда, недостаточно протопленную. Весна прохладная, и влажные старые стены, лишь местами покрытые ветхими гобеленами, заставляют его дрожать от холода. Кровать такая широкая, и, чтобы добраться до хорошо прогретой середины, приходится преодолеть заледенелые просторы простынь. Полог над кроватью не мешало бы выбить. Снизу на просвет хорошо заметна осевшая на бахроме пыль. Все в замке слегка выцветшее, линялое; чувствуется отсутствие женской руки. Клод д’Оффэ вдовец, а его больной дочери сейчас не до гостей. И все же в камине славно полыхает огонь, да и ужин был выше всяких похвал. Как трогательны эти усилия принять его достойно, оказываемое ему внимание. Поеживаясь, он глубже забирается под перину. От приливов ноющей боли в спине он морщится. Что ж, он уже не так молод: сорок лет… Впрочем, он с юных лет подвержен хворям не вполне ясного происхождения, которые обычно поражают людей тщедушных и нервных: болят внутренности, ломит кости, ноет голова… Тем не менее он проделал не меньше, а то и больше работы, чем проделал бы на его месте другой. Нужно только захотеть… Однако он дорожит комфортом, держится своих привычек, и не изнеженность тому виной, просто эти условия благоприятны для его размышлений, трудов. Он не рассчитывал на особые удобства в Рибемоне, но раз представился случай и предмет разбирательства его увлек… Вино было неплохое, но тяжеловатое. Не следовало соглашаться больше чем на один бокал, ведь он переносит вино только самого отменного качества. Дома у него погреб всегда в порядке. Франсуаза знает толк в этих вещах. Она понимает их важность, понимает, что это не блажь, просто он должен иметь возможность восстановить силы в благоприятных условиях, где все подчинено обретению хорошего самочувствия и работоспособности. На миг он вспоминает свой рабочий кабинет с дубовой обшивкой на стенах — ничто другое не защищает лучше от губительной для него сырости, — свои удобные кресла, тяжелую обивку спальни, в которой подогревается все, вплоть до ночного колпака. Хорошая жена Франсуаза, превосходная жена.

Он улыбается, осознав, что в точности повторил слова того ужасного секретаришки с физиономией убийцы. Но улыбка тут же тает. Дело довольно щекотливое. Не в смысле решения, приговора. Но эта женщина… И ведь невежественная. Пусть ведьма, но до настоящей магии ей далеко: пятиконечные звезды, философский камень, астрология — для нее это, по всей видимости, пустой звук. Тут из нее много не вытянуть. Но вовсе не обязательно обладать познаниями в философии или метафизике, чтобы продать душу дьяволу. Равно как нет в них нужды, чтобы достичь святости. Инстинкт зла — как впрочем и духовные силы — проявляется у самых простых натур. Тем любопытнее бывает наблюдать. Механизм в этом случае менее замысловат, более очевиден. С этой точки зрения Жанна — подходящий объект. Сейчас она в темнице, закована в цепи, а завтра — допрос с пристрастием. Нахмурясь, он гонит от себя неприятные картины. Он не кровожаден. Более того, он страшится крови, страдания, как и всего, что связано с плотью. Женщины, несомненно, привычней к этому, чем мужчины. Роды Франсуазы всегда были для него кошмаром. На время третьих он подгадал так, чтобы оказаться вдали от дома. Порою, поддаваясь суеверию, он задается вопросом, не это ли бегство послужило причиной несчастья с малышкой Жюльеттой. Но это чушь. Безумие. Ночные кошмары, перед которыми никто не устоит. Кстати, на этом и строят расчет проклятые колдуньи. У кого в сердце не найдется чувствительного места, трещинки, куда может просочиться грех? И такая женщина, как Жанна, с ее чутьем, с ее пророческим даром (а то, что она им наделена, он почувствовал на себе: сколько раз ему приходилось делать над собою нешуточное усилие, чтобы не дать себя увлечь) способна без труда нащупать эту трещину, воспользоваться смятением человеческого существа, чтобы влить туда яд искушения… Да взять хотя бы секретаря суда: и часа не прошло, как он был уничтожен как личность, буквально стерт в порошок. Вот уж кто признался бы в чем угодно, пустился бы во все тяжкие, чтобы заглушить угрызения совести, утолить снедающую слабые натуры жажду самооправдания. «Желтая птичка… Совсем крошечная птичка, и она чирикала…» Он как будто снова слышит этот жалкий лепет, эту убогую попытку защититься… Если внушить ему, этому человеку, мысль о жертве, подсказать какие-нибудь страшные, неслыханные слова — средство заставить замолчать свою совесть — или пригрозить возможным отмщением мертвой, будет ли он колебаться? И ведь за определенную мзду такая женщина, как Жанна, не откажется прийти на помощь. За первым шагом неизбежно следует другой, приобретается привычка к магическим средствам, разум отрекается от самого себя, и человек, дабы избавиться от недуга, подняться на более высокую социальную ступень, добиться благосклонности женщины, прибегает к помощи колдуньи… Появляется вкус к жизни в таком мире, где ничто уже не подвластно здравому смыслу и силе воли.