Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Представив это себе, присутствовавшие содрогнулись. У немцев была отлаженная система: они подвергали дезинфекции и перераспределяли одежду убитых ими людей. Судья Лоренс спросил Суцкевера, когда и где был им обнаружен этот документ. Суцкевер ответил, что нашел его в бывшем помещении немецкого гебитскомиссариата в Вильне. Лоренс попросил Суцкевера повторно зачитать документ, и он был приобщен к делу за номером URSS-444[409]. Это был первый случай, когда к материалам Нюрнбергского процесса было приобщено документальное свидетельство частного лица.
Для Суцкевера то был особый момент. Он использовал один из плодов своих разысканий для того, чтобы привлечь к ответственности главных вершителей массовых убийств. В этом и состояла одна из основополагающих целей Еврейского музея: воспользоваться собранными материалами на суде. Суцкевер это осуществил, причем не в каком-то там суде, а в Нюрнберге. О драматическом моменте, когда Суцкевер представил свой документ, написала в репортаже с процесса газета «Правда»[410].
Кроме того, Суцкевер воспользовался визитом в Германию, чтобы отправить в Америку еще один конверт со спасенными материалами. На сей раз он использовал в качестве курьера личного знакомого Вайнрайха, Бенджамина Вальда, переводчика американской делегации. Суцкевер передал ему три письма Шолом-Алейхема, оповещение об открытии учебной программы в Виленском гетто и еще несколько документов. К ним он приложил короткое письмо: «Письма эти я пронес через гетто, через огонь и болота, они были в подполье и в воздухе. Оповещение об учебной программе обнаружено в Понарах. Пожалуйста, придержите их у себя, пока я не смогу забрать их лично. <…> Наилучшие пожелания всем сотрудникам ИВО»[411].
По возвращении в Москву Суцкевер прочитал публичную лекцию о поездке в Нюрнберг — устроил ее Еврейский антифашистский комитет. В зал, фойе и на соседние улицы набилось столько народу, что выступавший и сам с трудом пробрался внутрь.
Председатель Антифашистского комитета Соломон Михоэлс, представляя Суцкевера, сказал, что его свидетельство — важнейший акт отмщения за уничтожение еврейского народа. Далее слово взял Суцкевер, он прочувствованно говорил, не используя никаких записей, на протяжении двух часов. Прикидывая, чем завершить свое выступление, он, к собственному изумлению, произнес следующее: «Товарищ Михоэлс сказал, что мое свидетельство было актом отмщения. Но какую радость может принести мне отмщение, если мать моя сожжена в Понарах, а в Литовском Иерусалиме не осталось евреев? Вот почему я верю: величайшим отмщением убийцам нашего народа станет создание нашими руками нашего свободного Иерусалима. Мученики мечтали о том, что в Стране Израиля возродится еврейская жизнь».
В наэлектризованном зале повисло изумленное молчание. Суцкевер только что нарушил одно из главных политических табу в СССР — он публично подтвердил свою духовную взаимосвязь с Иерусалимом и Землей Израиля. Уже на протяжении 25 лет сионизм в СССР находился вне закона, любой высказывавшийся о нем в положительном ключе получал клеймо приспешника британского империализма — и заодно билет в одну сторону до ГУЛАГа. Однако Суцкевер, стоя в переполненном зале, произнес: «Мученики мечтали о том, что в Стране Израиля возродится еврейская жизнь». Михоэлс — озадаченный, встревоженный, встал, прервал выступающего и заявил, что лекция завершена. Однако еще до того, как он произнес эти слова, аудитория разразилась громкой овацией, в которой потонул голос председателя; овация не смолкала долго.
После лекции профессор Яков Этингер, один из ведущих московских ученых в области медицины, подошел к Суцкеверу и поблагодарил его. «Тридцать лет слово “Иерусалим” таилось в наших сердцах, подобно жемчужине на дне моря. Когда вы назвали этот город по имени, вы волшебством пробудили эту жемчужину к жизни, и она выкатилась у нас из глаз»[412].
В апреле 1946 года Суцкевер нанес заключительный визит в Вильну, после чего покинул СССР. Он не только договорился с «Брихой» о переправке через границу нескольких чемоданов с материалами, но и предпринял новые поиски спрятанных книг и документов, основываясь на письме, недавно полученном из Парижа. Написала его бывшая библиотекарь Виленского университета Она Шимайте.
Шимайте, литовка по национальности, стала ангелом-хранителем нескольких десятков узников гетто. Она убедила немцев открыть ей доступ в гетто под предлогом того, что ей нужно забирать у узников просроченные библиотечные книги. Пользуясь своим правом, она вносила в гетто еду, канцелярские принадлежности и новости из внешнего мира. Поддерживала и приободряла писателей и художников, с которыми познакомилась еще до войны, когда они приходили в качестве читателей в университетскую библиотеку. Поскольку визиты в гетто были краткими и насыщенными, Шимайте стала узникам товарищем по переписке. Они писали ей письма, она их забирала по ходу посещений, дома писала ответы и приносила при следующем визите.
Но Шимайте не только вносила важные вещи в гетто, не менее важные она выносила: Шмерке, Суцкевер и другие передавали ей рукописи, редкие книги, документы, которые она переправляла в город. Так выглядели ее «просроченные библиотечные книги». Вынесенное она прятала дома, на работе и в других местах.
Перед самой ликвидацией Виленского гетто в сентябре 1943 года Шимайте в последний раз вошла на его территорию и вывела, спрятав под пальто, шестнадцатилетнюю девушку-еврейку по имени Сала Ваксман. Сала три недели прожила у нее дома, потом ее переправили в чулан в Виленской университетской библиотеке. (Сала пережила войну и обосновалась в Палестине.)
28 апреля 1944 года Шимайте, по доносу соседей, арестовало гестапо. Ее пытали, однако она ничего не выдала. Гестаповцы отправили ее в концентрационный лагерь Дахау, а оттуда — в лагерь на немецко-французской границе. Шимайте освободили американцы, и она решила не возвращаться в советскую Литву, а остаться во Франции. Она была убежденной социалисткой и всей душой ненавидела коммунистов[413].
В феврале 1946 года Шимайте составила
