Книжные контрабандисты. Как поэты-партизаны спасали от нацистов сокровища еврейской культуры - Давид Фишман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утверждение Вайнрайха, что Библиотека Страшуна и Музей Ан-ского вошли в состав ИВО в канун немецкой оккупации, были несколько сомнительными. Тому не было никаких документальных подтверждений, а почти все хранители библиотеки Страшуна и Музея Ан-ского погибли во время войны. В живых не осталось никого, кто мог бы подтвердить достоверность этого факта (единственный хранитель, который мог бы подтвердить слова Вайнрайха, главный раввин Исаак Рубинштейн, сумевший вырваться из Вильны в 1940 году, скончался в Нью-Йорке в 1945-м, еще до обнаружения тайников с книгами). Возможно, Вайнрайх слукавил, дабы заполучить побольше книг. Он был однозначно убежден в том, что у ИВО есть моральное право на эти собрания, поскольку институт был единственной уцелевшей виленской еврейской организацией. Помренц принял версию Вайнрайха и присоединил «имеющие отношение коллекции» к ящикам, предназначенным для ИВО, а в случае с Библиотекой Страшуна — упаковал книги отдельно, но поставил ящики рядом с ящиками ИВО[404].
Однако, несмотря на все содействие Помренца, вопрос об окончательной судьбе материалов зашел в бюрократический тупик. Госдепартамент склонялся к тому, чтобы отправить книги и документы в Нью-Йорк, однако управление военного правительства США (OMGUS) в Германии — департамент Военного министерства — выступало против или как минимум колебалось. Политический глава управления Роберт Мерфи обосновал свои сомнения в телеграмме в Госдепартамент от 12 апреля 1946 года:
Предложенное решение [отправка в Нью-Йорк] противоречит указаниям по реституции и четырехстороннему соглашению, в рамках которого имущество должно быть возвращено правительствам тех стран, из которых оно было изъято. Не предполагается реституции отдельным лицам, коммерческим или иным организациям. <…> Представляется, что в случае если реституция произойдет в пользу института, а не правительства, возникнет нежелательный прецедент. Если Госдепартамент считает, что обстоятельства данного дела говорят за реституцию в пользу США, а не Польши, предлагаем назначить Миссию Библиотеки Конгресса, находящуюся сейчас в Германии, на должность внутренних хранителей. <…> Считаю целесообразным провести консультации с польским правительством, прежде чем что-то предпринимать.
Мерфи[405].
До этого момента Вайнрайх боялся, что книги отправят в СССР. А теперь высокопоставленный американский офицер, официальный представитель США в Германии, заявил, что, поскольку до войны Вильна входила в состав Польши, рассматривается вопрос о реституции в пользу Польши. Как минимум он порекомендовал правительству США проконсультироваться с польским правительством.
Вайнрайх получил неприятные новости от майора Л. Б. Лафарга, главы отдела памятников, художественных ценностей и архивов: майор безапелляционно заявил, что этот вопрос находится в компетенции правительства, а не ИВО. «Мы хотим привлечь ваше внимание к нашей общей политике в отношении реституции, согласно которой наша организация имеет дело только со странами и их аккредитованными представителями, а не напрямую с частными лицами или организациями, представляющими таковые страны».
Лафарг добавил: «Поскольку реституция материалов ИВО, в данный момент находящихся на нашем попечении, представляет собой крайне сложную проблему с точки зрения международной политики, мы передали вопрос высшему руководству для прояснения и дальнейших указаний»[406].
«Сложная проблема» состояла в том, что ситуация с ИВО не вписывалась в существовавшие международные законы и практики. ИВО был учреждением-беженцем, которое в 1940 году покинуло Европу и перенесло свою штаб-квартиру в Нью-Йорк. Штаб был перенесен, а библиотека и архив остались в здании виленского филиала и были впоследствии разграблены немцами. В рамках стандартной процедуры книги следовало вернуть в страну происхождения — либо в СССР, либо в Польшу. Но это означало, что владелец материалов, ныне находящийся в изгнании и потерявший во время войны всех своих сотрудников, будет ограблен по второму разу. При этом ответственным за повторное ограбление станет ни больше ни меньше как американское правительство.
Глава двадцать четвертая
Последний долг
Шмерке Качергинский покинул Вильнюс скоропалительно и неожиданно — дабы избегнуть ареста — и оставил там огромное количество ценнейших материалов. Теперь Аврому Суцкеверу предстояло предпринять попытку вывезти, сколько получится, из страны любыми доступными ему способами. Суцкеверу необходимо было эмигрировать до конца июня 1946 года — после этой даты прекращал действовать договор о репатриации между СССР и Польшей. До этого момента он, как бывший польский гражданин, мог выехать невозбранно. Суцкевер собрал все свои личные документы, со всеми требуемыми печатями и разрешениями, но тут ему пришло внезапное приглашение, заставившее его изменить планы. Советские официальные лица попросили его выступить в качестве свидетеля в Нюрнберге, на суде над основными нацистскими военными преступниками. Обвинители выделили ему роль свидетеля, который должен был рассказать о страданиях евреев. Суцкевер бросил все и полетел в Нюрнберг исполнять свой долг.
Суцкевер давал показания 27 февраля 1946 года. Он говорил об облавах, расправах, вывозах в Понары на расстрел; рассказал, как обнаружил в грузовике, на котором привезли обувь из Понар, ботинок своей матери; поведал об умерщвлении своего новорожденного ребенка в больнице гетто. Он давал показания тридцать восемь минут. В отличие от других свидетелей отказался делать это сидя. Все свои слова он произнес, стоя во весь рост: то было слишком ответственное, священное действие, такое нельзя предпринимать сидя[407].
Из подготовительных заметок Суцкевера к этому выступлению видно, что он собирался подробно рассказать о разграблении и уничтожении культурных ценностей Оперативным штабом рейхсляйтера Розенберга. Собирался привести конкретные примеры: Иоганнес Поль продал свинцовые линотипные формы для печати Талмуда из виленской типографии Ромма на завод, где их переплавили; Альберт Шпоркет продал пятьсот свитков Торы на кожевенную фабрику для переработки; Поль лично разбивал статуи Марка Антокольского и рвал картины Ильи Репина, крича, что они «отвратительные»[408]. Однако советский прокурор Лев Смирнов стал задавать вопросы иного толка и закончил допрос свидетеля еще до того, как Суцкевер успел заговорить о книгах.
Но Суцкевер все-таки сумел
