Современная японская новелла 1945–1978 - Осаму Дадзай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я отошел от господина Ота и стал ходить по залу один. На столах аккуратными стопками лежали рисунки, прошедшие конкурс. Я был жестоко разочарован. Какой рисунок ни возьми, он вполне мог бы быть иллюстрацией к детской книжке. Такие все они были чистенькие, прилизанные, приятные, умело сделанные. Безжизненные, надуманные картиночки. Казалось, дети, их рисовавшие, начисто лишены фантазии и непосредственности. Стандартные, застывшие улыбки на публику. Жалкие штампики, повторяющие прекрасные некогда образцы. Мне так и виделись десятки тысяч детских книжек с картинками, переходящих из рук в руки, из дома в дом.
Совершенно подавленный, побрел я на эстраду и там нос к носу столкнулся с Ямагути — он только что вошел в зал. Красный от возбуждения, растрепанный, с закатанными выше локтей рукавами, он был полон самоуверенности и всем своим видом показывал, что дел у него по горло. Присел рядом со мною и сразу же начал жаловаться.
— Папаша Ота мне приказал не затевать драк. Я прямо извелся — с самого утра только о том и думаю, как бы случайно не обидеть того, другого, третьего.
Ямагути торопливо затягивался сигаретой и брюзжал, брюзжал. А физиономия у него так и сияла.
Больше всего Ямагути возмущался пестрым составом жюри:
— Видишь, даже вон того дурака пригласили! Ох, удрать бы отсюда!
В том углу зала, куда он указывал, сидел длинноволосый толстяк и утирал платком взмокшее лицо.
— Кто это?
— Это?.. — Ямагути презрительно сморщился и небрежно бросил, как выплюнул: — Специалист по лаковому рисунку.
Я узнал его. Это был известный художник. В свое время он объявил, что обычная лаковая живопись слишком груба по форме и потому оказывает на детей вредное влияние. И тут же принялся торговать «лаковой живописью высшего класса». Разумеется, все это было чистейшей воды надувательство. Он был противником Ямагути и вступал с ним в схватки на всех дискуссиях по теории детского рисунка.
— Я спрашиваю папашу, для чего такого идиота включили в жюри. А он говорит: не шуми, пожалуйста, в жюри должны быть представлены разные направления. Ну, что тут поделаешь!
— Да не в направлениях суть! — вырвалось у меня.
— А в чем же?
— В красках. Ведь они используются и в лаковой живописи. А папаше Ота надо только одно — продавать побольше красок. Ради этого он с кем хочешь споется. Для того и конкурс затеял. А Андерсен — просто так, ширма.
Ямагути был явно раздосадован моими словами. Вот уж не ожидал от него! Ведь господин Ота не мог нас слышать, и я думал — Ямагути со мной согласится. Ах, вон оно что — он почувствовал себя оскорбленным как член жюри. Издевается над остальными, а сам в совершенном восторге, что ему оказали такую высокую честь. И, может быть, даже отлично ладит с тем человеком, которого только что обозвал дураком. Мне стало тошно, и я заговорил еще резче:
— Как дипломатический ход этот конкурс, может, чего-то и стоит. Но — и только! Выгадает от него один лишь папаша Ота, — уж он хорошенько на нем поживится. А рисунки, которые вы отобрали, все сделаны по подсказке. Ни в одном из них ни на йоту не выражена индивидуальность ребенка.
От удивления Ямагути остолбенел. Некоторое время он безмолвно смотрел на меня. Потом резко поднялся и, не сказав мне ни слова, спустился с эстрады. Я проводил его взглядом. Он подошел к столу с табличкой «Дюймовочка» и начал просматривать рисунки. Отобрал два и вернулся ко мне.
— Так ты говоришь, не выражена индивидуальность ребенка? Вздор! Вот посмотри.
Он положил оба рисунка на стол. На одном Дюймовочку обижала сварливая полевая мышь, на другом Дюймовочка, уже ставшая царицей, утопала в цветах. Ямагути принялся мне объяснять:
— Полевую мышь нарисовал мальчик. А «хэппи энд» — девочка. Пожалуйста, вот тебе детская индивидуальность. Замечательно отражен внутренний мир мальчика — мир борьбы, и лирический мир девочки.
Я ничего не ответил, спустился в зал и подошел к столу с табличкой «Новое платье короля». Стараясь действовать незаметно, я схватил самый верхний из отобранных рисунков, потом присел на корточки, развернул газету, в которую был завернут рисунок Таро, и вернулся к Ямагути. К этому времени члены жюри кончили свою работу и во главе с господином Ота поднялись на эстраду. Он раскланивался направо и налево, всех благодарил за труды, приветливо улыбался. Члены жюри не оставались в долгу и всячески превозносили господина Ота, устроителя этого замечательного конкурса. На эстраде стало тесно. Все стулья были заняты.
Увидев меня, Ямагути показал глазами на остальных, — мол, отложим наш спор до другого раза. Но я сделал вид, что не понял его сигнала, и положил перед ним на стол оба рисунка. На одном из них голый человек в золотой короне и с кайзеровскими усами гордо шествовал на фоне замка с бойницами. На другом — вдоль крепостного рва, обсаженного соснами, шагал нагой князь в набедренной повязке.
Ямагути насупил брови, но я постарался и этого не заметить.
— Вон тот, с короной, — сказал я ему, — прошел конкурс, а этот с набедренной повязкой — провалился. У автора первого рисунка имелся готовый образец, — может быть, карточный король, а может, — картинка из книжки. Чтобы так точно передать иноземный колорит, нужна изрядная подготовка.
Ямагути долго рассматривал оба рисунка, сравнивал их. По лицу его было видно, что он застигнут врасплох. И я его понимал — я ведь и сам не мог представить себе ничего подобного, пока не увидел этой картинки Таро. Ямагути быстро перевернул рисунок — никакой подписи не было. Он недоуменно пробормотал:
— Должно быть, мальчик из деревни или рыбачьего поселка.
Мысленно отдав должное его проницательности, я продолжал:
— Сравним эти рисунки. По одному из них сразу же видно, что он сделан японским ребенком. Который из этих двух детей понял и передал Андерсена по-настоящему? Кто более самобытный и честный? Это же каждому ясно. Но почему-то корона прошла конкурс, а набедренная повязка — нет!
Я невольно повысил голос. Ямагути не знал, куда деваться. Лицо у него было несчастное. А я глядел в эти хитрые, бегающие глазки, и мне хотелось бить его, бить беспощадно.
Теперь я уже нарочно говорил как можно громче, чтобы меня услышали члены жюри, — они сидели за столиками и потягивали кофе, наслаждаясь приятной усталостью.
Только я опустился на стул, как один из них поднялся со своего места и подошел к нам. Вслед за ним потянулись и остальные. Вокруг нас образовалась толпа. Со всех сторон на меня надвигались толстые животы.
Князь в набедренной повязке исчез со стола и поплыл из рук в руки, от очков к очкам, покачиваясь на волнах улыбок и невнятных восклицаний.
— Это еще что такое?
— Кто-то, видно, решил над нами подшутить!
— Даже смотреть не стоит!
— Ерунда какая-то!
Голоса сливались в общий гул. Я не мог разобрать, кто и что говорит. Члены жюри пересмеивались, перемигивались, злословили. Некоторые разглядывали меня с откровенной неприязнью, бросали какую-нибудь резкость по моему адресу и отходили. Кто-то буркнул:
— Он, кажется, не совсем нормален!
Наконец рисунок попал в руки того человека, которого Ямагути обозвал дураком. Он посмотрел его и вернул мне. Потом нервно вытер жирное лицо носовым платком и, всем своим видом выражая сочувствие, заговорил:
— Идея, пожалуй, интересная. Но понято слишком примитивно. Нельзя же такому интернациональному писателю, как Андерсен, давать узколокальное истолкование. И виноват тут не столько ребенок, сколько преподаватель.
Я промолчал — этот хотя бы сказал о рисунке Таро нечто конкретное, и на том спасибо.
— Трудно решить, что более жизненно, корона или набедренная повязка: ведь книжки с картинками играют такую роль в жизни ребенка!
Сквозь толстые стекла очков без оправы на меня глядел не то автор статей по вопросам детского воспитания, не то председатель жюри. Я учел его замечание и потихоньку загнул палец.
Вдруг чей-то голос произнес:
— Я видел этот рисунок.
Это был лысый толстячок с багровыми щеками. Я даже точно запомнил, сколько родинок у него на лице.
Он подтянул пояс, ехидно прищурился и запальчиво объявил:
— Да, я этот рисунок видел и забраковал его. Все высокие слова, которые были здесь сказаны, бьют мимо цели. Просто это нарисовано плохо. Плохо, и все. Вот потому-то рисунок и не прошел конкурса. И говорить больше не о чем.
Вокруг радостно захихикали.
В эту минуту за спинами членов жюри показался господин Ота. Все расступились, давая ему дорогу, и наперебой принялись объяснять, что речь идет о неумелом, безвкусном, неуклюжем рисунке к сказке «Новое платье короля». Зажав между пальцами дорогую сигару и приветливо улыбаясь, господин Ота взглянул на рисунок.
— Ребенок не поскупился на краски. Молодец! Это очень хорошо, — сказал он и тут же отошел.