Конец большого дома - Григорий Ходжер

Пота не мог не спешить, всю зиму он отсчитывал день за днем, каждую ночь видел во сне Идари, в звоне ключевой воды подо льдом он слышал голос и смех жены, плач ребенка. Пота знал — сын его появится под солнцем апреля.

«Неужели мой брат не думает о своем ребенке?» — думал Пота, глядя на Токто: за всю зиму Токто ни разу сам не начинал разговора о семье, о ребенке, которого ждал. И Пота сделал вывод, что старший брат в тайге живет только с мыслями об охоте и ничто другое не беспокоит его.

Чужая душа — дно Амура, что там есть, что делается — не увидишь, не узнаешь. Откуда было знать Поте, что думал, что переживал Токто. Он даже не видел и не слышал его утренних горячих молитв солнцу и эндури, он не знал, как рвался домой Токто, как, сдерживая себя, он почти ежедневно бегал по свежим следам соболя, кабарги, чтобы забыться, как забывается во сне подвыпивший человек.

— Не спеши, береги силы, трудный путь нас ждет, — предупредил Токто.

За два дня самострелы были сняты, на третий день Токто с Потой протаптывали в глубоком мокром снегу дорогу. Будь у них нарты налегке, без тяжелого мяса, они воспользовались бы утренним настом и выбрались из тайги без всякой дороги. Но в середине марта в густой тайге наст не выдерживал тяжести нарт, разламывался, как тонкий осенний ледок под ногами бесстрашных мальчишек.

В первый день охотники протоптали дорогу до Гремучего родника, где кончался охотничий участок Токто. Тут обрывались следы лыж, и дальше голубел девственный весенний снег. Токто долго смотрел на голубевший снег, на деревья, кусты и усмехнулся: лыжные следы вокруг зимника ему представились сетью паука, а зимник — его гнездо; паук выходит из гнезда, обходит сеть, собирает добычу и возвращается обратно.

«Тьфу, о чем я думаю!» Токто плюнул, повернулся назад и стал расширять проложенную дорогу. Но возникшие в конце дороги мысли навязчиво одолевали его.

— Пота, как ты думаешь, много людей на земле кроме нас? — спросил он, когда вернулись в зимник.

— Кто его знает? Русские на Амуре говорят, что их на земле больше, чем комаров в тайге.

— Русских много. Как ты думаешь, кроме русских, китайцев, удэге, орочей, тунгусов, якутов, маньжуров, гиляков, солонов, негидальцев и нас, еще есть на земле другие народы?

— И так много, куда еще?

— А все же есть или нет?

— Не знаю.

— Пота, как ты думаешь, другие народы знают, что мы живем на реке Харпи в Полокане?

— Амурские нанай знают.

— Не о том спрашиваю, другие народы знают?

— Наверно, знают, приезжают же маньжурские торговцы.

«Нет, Пота, никто об этом не знает, кроме наших родственников, наши следы кружатся только вокруг Полокана да иногда доходят до Амура. Нет, не знают! Мы о них ничего не знаем, и они о нас ничего не знают», — подумал Токто.

К полудню следующего дня охотники были на конце проложенной дороги и, подкрепившись мясом и чаем, начали вновь протаптывать лыжами дорогу. Так они выбирались из тайги три дня и только на четвертый день вышли к Харпи. На реке лежал утрамбованный всеми ветрами снег, наст был крепче, чем в тайге, и охотники пошли легко и быстро. Пота шел впереди Токто, он шагал быстро, как вожак упряжки, учуявший дымок человеческого жилья.

«Соскучился. Молод, не может скрывать чувства, — думал Токто. — Да и зачем ему их скрывать? Его не преследуют злые духи, он молод и уверен в себе, на жизнь смотрит другими глазами, чем я. Он счастлив… Кто у меня, интересно, родился?»

Хладнокровный, сдержанный Токто все же не смог скрыть своего волнения, когда на реке появились маленькие фигурки встречавших мальчишек.

— Встречают, Пота, вон встречают! — воскликнул он, хотя Пота сам видел бегущих к ним навстречу детей.

— Наши скоро так же будут встречать, — улыбнулся Пота, не догадываясь, что выразил вслух затаенную мысль Токто.

Мальчишки бежали наперегонки, но впереди всех мчался хитрец, который запряг двух собак, а сам на лыжах держался за них. Собаки мигом домчали своего маленького хозяина к охотникам. Это был один из внуков Пэсу Киле.

— Ох и хитер ты, малыш! Кто же это тебе подсказал так ездить? — смеялся Токто, прижимая к груди мальчишку.

— Никто, я сам, — бойко ответил мальчик. — Я думал, отец или дед возвращаются.

— Молодец, малыш! Умница ты, — похвалил Токто.

— Ой, дака, у тебя дома кто-то появился…

— Кто? — Токто опять прижал к груди мальчика.

— Девочка.

Токто поднял мальчишку, поцеловал и посадил верхом на груженую нарту.

— Тебе самый красивый лук подарю, — сказал он, — пять самых красивых стрел получишь.

Токто припряг к своей нарте еще одну собаку, другую отдал Поте. Собаки сами поволокли нарты без помощи охотников.

— Дака, когда родилась у тебя девочка, в стойбище поднялся крик, будто утащила собака твою девочку. Я был недалеко, вижу, верно, собаки дерутся между собой и отнимают друг у друга что-то. Я побежал к ним, но собаки не догнал. Дака, ты не беспокойся, твоя девочка дома и никакие собаки ее не утащили…

Токто шагал рядом с нартой, слушал рассказ мальчика и улыбался.

«Дочка! Дочка родилась! Какая она, на кого похожа, — на меня или на Кэкэча?»

— Еще одну стрелу подарю за то, что ты гонялся за собаками, — сказал Токто.

Никогда Токто не возвращался из тайги без подарков для мальчишек, и его возвращения с особым нетерпением ждали дети. Некоторые мальчики ждали его больше, чем своих отцов, которые не умели делать красивых луков и стрел, крепких лыж и санок.

Возле фанз и землянок охотников встречали женщины и успевшие возвратиться таежники. Вглядываясь из-под ладони, они пытались по нартам, собакам, по походке человека узнать охотника.

Оба еще издали узнала мужа и Поту, позвала Идари. Идари обогнала Обу, подбежала к мужу и попала в его крепкие объятия.

— Идари! Идари, любимая! — шептал Пота. Идари уткнулась в грудь мужа и всхлипывала от радости.

Токто тоже обнял жену, прижал к себе.

— Смотрите, смотрите, Токто обнимает Обу! Что с ним? — заговорили следившие за ними женщины.

— Как дочка? Как Кэкэчэ? — спросил Токто.

— Здоровы, обе здоровы, — смущенная необычной встречей, отвечала Оба.

Из дому выбежала Кэкэчэ, вся в лохмотьях, в старых олочах и, застыдившись, покраснела, поздоровалась издали с мужем и вошла в дом.

Токто с Потой не спеша перетащили мясо в один амбар, все снаряжение, таежную охотничью одежду — в другой, вытряхнули из курток пыль, а с ней и все недоброе, что могло к ним прилипнуть в тайге и по дороге. Вошли в землянку и бросились на колени перед центральным столбом.

— Гуси-Тора, спасибо тебе, что позволил нам благополучно сходить в тайгу и невредимыми и здоровыми вернуться. Спасибо тебе, Гуси-Тора, могучим плечом поддерживающий нашу крышу, наше жилье, что ты сохранил здоровыми и невредимыми нашего нового жильца, не подпустил близко к дому злых духов. Спасибо тебе, Гуси-Тора, за удачу на охоте.

Потом охотники молились очагу, также благодарили за благополучие в доме, за удачу на охоте. После молитвы Оба взяла у Кэкэчэ завернутого в тряпье ребенка и поднесла к Токто. Токто бережно взял малышку, долго всматривался в крохотное красное личико с нежным мягким рыжеватым пушком, в пухлые губки, на пупырик в середине верхней губы, который нанай считают остатком от птичьего клюва и называют «клювиком».

«Птенчик ты, настоящий птенчик! — мысленно сказал Токто. — Хоть и отпал у тебя клювик, но сохранился пушок. Ты уже не птичка, ты человек, слышишь, ты человек и не должна летать!»

Девочка зачмокала губами, задвигала рыжеватыми бровями, сморщилась и открыла глаза. Черные, как спелые черемушинки, глаза равнодушно скользнули по лицу Токто и опять закрылись. Токто нагнулся и поцеловал дочурку.

— Она всю ночь не спала, ревела, мы думали, животик у нее заболел, — сказала Кэкэчэ со своей нары. — А она отца встречала.

Токто поцеловал опять дочурку.

— Мы все-все сделали, старушки помогали, спасибо им, — сказала Оба. Токто без объяснений понял, что сделали старушки.

— Какое имя дать, думали? — спросил он.

— Сами не посмели думать, дедов и бабушек нет, кто кроме тебя, может дать ей имя.

Пота не отходил от жены и что-то шептал ей на ухо, Идари тоже шепотом отвечала ему. Они улыбались, глядя друг на друга, и не могли отвести глаз.

В фанзе собрался народ, пришли охотники, женщины, дети. Заглянули старый Чонгиаки Ходжер, сын его Гокчао, Дарако Бельды, младшие дети Пэсу Киле — Годо, Молкочо.

— Эти без объятий не обойдутся, — сказал Чонгиаки, недобро поглядывая на Поту с Идари.

— Молодые, влюблены — все такими были, — заметил Дарако Бельды. — Всю зиму не виделись, соскучились друг о друге.

Чонгиаки недовольно засопел трубкой и не ответил молодому охотнику. Разговор перешел на излюбленную тему — таежники стали рассказывать о своих приключениях. Когда сварилось мясо в большом котле, женщины подали на нары в берестяном магаха большие, опутанные паром куски мяса. Поздно вечером гости стали расходиться, успев договориться о завтрашней рыбной ловле. После мясной пищи и юколы всем хотелось попробовать ухи из свежих карасей, талы.