Мамин-Сибиряк - Николай Михайлович Сергованцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Сознаюсь, и меня тянет домой, — загрустила Марья Якимовна. — Да вот с Оленькой неопределенность. Доктора, ты знаешь, настаивают ехать в Ялту. А в газетах пишут, что неудивительно будет, если Ялту признают образцом эксплуатации, грабежа и нахальства людей. Говорят, не дай бог, приехать сюда человеку больному и с малыми средствами.
— Надо делать, как доктора велят, — посерьезнев, отвел все колебания Дмитрий Наркисович. — Ну, а все прочее устроится — и средства найдем, и на приличное место сядем — без разбойников.
Приходил Володя, которому остался в университете последний курс, и жаловался на квартирную хозяйку:
— Старая сволочь, у которой я живу, кормит меня только капустой и всякой дрянью.
Рассказывал, но безучастно, о студенческих новостях. После похорон Аксакова некоторое время было затишье. Но теперь опять волнения по любому поводу. Вчера, например, вместо лекции по законодательным регламентам, касающихся отношений заводовладельцев и рабочих, в аудитории вспыхнул митинг. Дело в том, что правительством был принят закон, запрещающий ночную работу женщинам на заводах и фабриках. Газета «Новое время» сообщила, что Общество для содействия русской промышленности и торговли, имея факты неподчинения части фабрикантов правительственному постановлению, обратилось к министру финансов с просьбой вменить в обязанность инспекции строго следить за его выполнением. Нашлись студенты, которые прекрасно были знакомы с существующим положением на некоторых заводах, называли имена владельцев, где по-прежнему в ночных сменах была занята масса работниц. Приняли письмо на имя Общества, в котором требовали исключения из него саботажников.
— Но ведь это ужасно, если женщина идет в ночную смену! — возмущалась Марья Якимовна. — Ведь назавтра ей минуты не прилечь отдохнуть, у нее на руках семья, куча ребятишек. Правительство виновато, что закон не исполняется.
Владимир усмехнулся и несколько назидательно, как человек осведомленный, ответил:
— Правительство часто принимает законы справедливые и полезные, демонстрируя свое попечение о нуждах населения. Но у него нет времени контролировать их исполнение. Для этого существуют соответственные ведомства, на которые и возложены сии обязанности.
— Это слабое правительство, — не согласился Дмитрий Наркисович. — Оно слабое потому, что собственным законам не обеспечивает исполнения. И об этом ему нужно напоминать. Ваши студенты правы, они без часу юристы и готовятся быть законниками в лучшем смысле этого понятия. Ты, Володя, не забывай, что я некоторое время обучался юридическим наукам.
22 марта под председательством профессора Н. С. Тихонравова, как записано в протоколе заседания, были проведены выборы кандидатов в действительные члены Общества любителей российской словесности, состоящего при Императорском Московском университете. «По произведенной шарами баллатировке оказались избранными: г. г. Короленко и Мачтет единогласно, а г. Мамин 10 избирательными голосами против 2-х неизбирательных».
Дома Дмитрий Наркисович радовался избранию и жене говорил, смеясь:
— Все равно я попал в университет… Ну, да ладно… Главное, что хоть какое-то общественное состояние отныне имею, а то как куст при дороге.
— Я все удивляюсь, Митя, тому, что в России все стремятся к объединению, к добровольной организации, как к обороне готовятся, взявшись за руки. Вот я недавно насчитала более десятка обществ только в одной Москве и даже выписку сделала. Слушай: Общество распространения полезных книг, Императорское русское техническое общество сельского хозяйства, Филармоническое общество, Московское медицинское общество, Общество попечения о неимущих детях, Психическое общество, Археологическое общество, Общество воспомоществования бедным учащимся в средних учебных заведениях, Московское юридическое общество, Общество содействия мореходству и далее общества рыболовов, гимнастов, велосипедистов, охотников… Всех, наверное, не учла. Я так понимаю, что это не дробление и обособление, это свидетельство развитости нашего общественного организма. Мы на курсах специально это обсуждали и посчитали так, что начатое в средних слоях объединение должно сходить в низшие — там это даже нужнее.
— Потребительские кооперации рабочих давно заявили о себе. Да вот слабо прививаются, я ума не приложу почему. В деревне испокон века был крестьянский общинный мир, но и он трещит от молотов капитала. Я думаю, что и здесь грядет время своих новых объединений. Беда только от того, что не сами низы собьются в кучку по своему инстинкту и желанию, а начнут их со стороны сбивать в гурты и гнать по своему хотению, по-щучьему велению… Как-то теперь у нас на Урале, — вздохнул Дмитрий Наркисович.
В январе он получил письмо от Галина, ставшего редактором «Екатеринбургской недели»: тот приглашал Мамина к активному сотрудничеству в «своей» газете и сообщал, что они, как первый шаг к таковому, сделали перепечатку из «Волжского вестника» его рассказа «Пароходный купец», но ждут от него новых произведений. Дмитрий Наркисович эту весть встретил с радостью: наконец-то в родном городе будет газета, в которой он может сотрудничать постоянно и влиять на направление публикаций. Он уже отослал рассказ «Учителка», очень близкий народнической идее, волновавшей его, — идеи ухода интеллигенции в народ.
Теперь специально для «Екатеринбургской недели» он задумал большую статью, которую именно здесь, в Москве, надо было написать, где веяния времени были особенно чувствительны. В августе — сентябре в уральском «горном гнезде» произойдет воистину птичий переполох от опубликованных в местной газете маминских статей, правда, подписанных литерами, — «Кризис уральской горнопромышленности» и «Значение минерального топлива на Урале».
…А весна совсем разошлась, снег настигала погибель уже в глухих городских тупиках. По магистральным улицам, особенно по широченной Садовой, ходить было неприятно, несмотря на льющуюся с голубого неба солнечную благодать. Зловоние исходило из выходящих на улицу садиков, куда дворники всю зиму сгребали с мостовых конский навоз. Но Мамина, привыкшего к крепчайшим екатеринбургским ароматам, это ничуть не смущало. Он радовался разливающейся с каждым днем теплыни, журчанию грязных ручьев и тому, что идет вычитывать корректуру своего нового романа «На улице».
Гольцев был не в духе, жаловался на финансовую стеснительность журнала, на невозможность выехать из Москвы, как он говорил, надышаться свежим воздухом. Все еще действовало высочайшее повеление прошлого года, по которому Гольцев за связь с революционным кружком был интернирован в городе на три года. Тираж журнала не рос, а, напротив, заметно падал. Отсутствовало много имен, делавших ему славу: болели Гаршин, Салтыков, Глеб Успенский; другие, как Златовратский, впали в творческую депрессию безвременья и отложили перья. Набирали известность у обывателей и среди молодежи декаденты.
— Все это убоинка с тухлятинкой, — утешал его, как мог, Мамин.
Гольцев на уступки не шел, хотя и переживал ослабление связи с определенной частью своих молодых читателей, больше, чем денежный урон. Слава богу, что с этим издатель журнала Вукол Михайлович Лавров мирился, правда, кряхтел, когда сводили «баланец». По-прежнему с нового 1886
