Колымский котлован. Из записок гидростроителя - Леонид Кокоулин

— Правильно, дед, так их, зажрались!

Сам себе противен. А вот решить что-то конкретное со сваркой — тут меня не хватает. Сделают конструкцию — опять я на коне. Не сделают, не успеют — Карл Францевич голову под топор клади. А он и ночует здесь, похудел, один нос торчит. Его ли это дело? Изобрел, нарисовал — кройте и варите. Так нет ведь. Но и он не бог: ему бы маломальский бокс, какое-то укрытие. И в технологии, и в технических условиях написано: сварку производить только при температуре до тридцати градусов. А тут жмет полста и не думает сдавать, да еще гущины добавляет мороз. Прожекторы ослепли, висят надраенными полтинниками. Ребята только и заняты тем, что таскают отогревать в кузню шланги. Они совсем не гнутся, как стальная арматура. Вот и носятся с ними, как та баба с яйцами. Сварщики — те дюжат, даже греться не ходят. «Идите, говорю, совсем задеревенели». Зотов будто и не слышит, сложился вопросительным знаком. Под держателем белый червячок извивается.

А Славка — тот уже нараспашку, рукавицы сбросил, топчется по ним, на голове тоже маска.

— Что ты как глухарь на току?

— Погодь, дед, не мешай.

— Неужто за сварку принялся?

— Ты брось это, Славка, а то наваришь…

— Думаешь, не будет держаться? Эх ты! Это мы еще посмотрим!

Два червячка сверлят металл.

— Мы в две руки: я, дед, на подхвате — только для прогреву вожу электродом, а Никола наяривает на всю катушку.

Шов получается неплохой, но заиндевевший металл подступает к самому шву, сдавливает холодом сварку и вроде бы даже потрескивает, да и по шлаку видно — отскакивает шлак.

— Сомневаюсь, как получится.

— Посмотрим, испытаем. Микроскоп бы, дед, а?

— Лупу бы тебе на глаз, — злится сварщик.

— Зачем лупу, можно без лупы.

— И без микроскопа можно. Неси керосину, — говорю Славке. — А мел есть?

Зотов кивает на кусок сухой штукатурки. Отламываю кусок и намеливаю шов — он уже едва теплится. Славка принес в ведерке керосин.

— Тряпка есть?

— Компресс будешь ложить? — Славка выворачивает карман и хочет от него оторвать кусок.

— Не надо, — удерживаю его руку и достаю носовой платок, прикручиваю на проволоку, макаю квач в керосин и прикладываю ко шву. Вдоль шва ползет змейка.

— Все ясно, микротрещина.

— Вот холера, — Славка жует «беломорину» и лупает заиндевевшими ресницами. — Откуда она? Будто кто бритвой изнутри саданул!

— Пустое дело, — откинув в сторону держатель, упавшим голосом говорит сварщик. — Нутром чувствую, что не поддается металл, вроде как масло в холодной каше. В такой-то колотун! Гля, — он плюнул. — Во! Видал, миндал?

— Как бы сбить температуру?

— Металл — он ведь, как человек, свой предел имеет. Терпит до поры, до времени, а будешь насиловать — лопнет! Понял?

— Костры надо распалить вокруг конструкции, — вношу предложение.

— Ты че, дед, хочешь Магаданскую область нагреть?

— Ты постой. Ночевал у костра на охоте? А если распалить как следует, а самим устроиться посередине, то еще и вздремнуть можно будет!

Вскоре вся площадка пылала кострами — катили старые баллоны, подвезли обрезки от свай, забрали все ящики от магазина.

— «Мы пионеры, дети рабочих…» — подбавляя солярки в огонь, напевает Славка.

— Прекрасно! — бегает по углам конструкции Карл Францевич с термометром в руках. — Просто и гениально!

Мы все закопченные, как трубочисты, только зубы блестят. Работа продвигается, уже собрали оси и надвинули на них базу. Варим «Колымагу». Договорились работать по двенадцать часов и в две смены, чтобы не дать конструкции остынуть.

— Да, тепло против холода — великое дело!

Карл Францевич поезд не проводил. Он сунул мне свою жесткую руку.

— Не горячись, Дюжев, и не дрейфь, Ну, ну, бывай, — скороговоркой выпроваживал он меня из своей конторки. — В случае чего дай знать…

Длинный и очень внушительный поезд пугал своим негабаритным видом. Протаскивая «Колымагу», поддерживали ухватами на длинных шестах провода высоковольтной линии. И когда тягач вытянул тяжеловес на Колымскую трассу, машины прижались к обочине и притихли. Теперь тягачи с двумя кабинами спереди походили на пучеглазых лягушек, а со спины на коньков-горбунков.

Парни собрались у головной машины, постояли голова к голове. Василий Андреевич как бы между прочим сказал:

— Ребята, если, конечно, кто сумлевается — лучше пусть тут, «на берегу», останется. В этом деле неволить нельзя…

И сам себе ответил:

— Я так и думаю — нету таких. Ну и ладно, вот и хорошо.

Василий отвел меня в сторону.

— У меня что-то, Антон, сердце не на месте.

— Ты это к чему?

— Видишь, дышло прослаблено, я еще хотел давеча сказать, как выезжали.

— А чего же не сказал?

— Сам разве не видишь? И Карл Францевич тоже не слепой. Вам бы только вытолкнуть.

— Как это вытолкнуть? Договаривай.

— Разве не видно?

— Если без зазора посадить дышло, закусит, обломит крюк.

Василий еще раз обошел «Колымагу». Она стояла под грузом чуть на раскоряку — расплюснутыми резиновыми колесами. Но придраться ни к чему не смог, и, недовольный, буркнул:

— Пора, пожалуй. — Он взялся за поручень, поставил ногу на стремянку. Славка подмогнул ему плечом, и парни пошли по своим машинам. «Стратеги» фыркнули глушителями, словно из-под колес брызнули белые искры снега, и поезд, вздрогнув, тронулся с места. В холодном тумане, как в молоке, проплыли сигнальщики с флажками в руках.

Мы со Славкой замыкали колонну, я сижу в кабине за его спиной и, вытянув шею, пялюсь на впереди идущий поезд.

— Да не томись ты, дед, будь спокоен, никуда твоя «Колымага» не денется. Если и свернем ее под откос, дак ты тут ни причем — смотри не смотри.

— Ну это ты брось, Славка.

— А что мы можем? Как бычки на веревочке: куда поведут, туда и пойдем. — Славка достает «беломорину».

Машины идут так тихо, что вполне можно спрыгнуть, обещать вокруг состава и возвратиться на место. Идут тягачи один к другому на расстоянии вершка. Входим в поворот, похрустывают водила, постанывают фаркопфы; от страха, что хвост не впишется и дуга поезда разломится, начинает поднывать сердце.

Славка почувствовал мое состояние, успокаивает:

— Это пока не привыкли, дед, а привыкнем, почувствуем груз, весь поезд. И все образуется. По-первости всегда так. У меня тоже подвывает…

Славка так сжимает «беломорину», что даже губы белеют.

В продолговатом, похожем на салатницу, зеркале мне видно его Лицо. Приподнимаюсь, и в повороте как на ладони хребет и бок поезда. В крутом изгибе головная машина Василия забирается на самую бровку, чтобы ослабить дугу. Славка угадывает маневр головной, поддает еще газу — напирает, и я чувствую, как мы вписываемся в окружность или, вернее, в сегмент дуги. Поезд натужно вытягивается из кривуна, одолевает небольшой подъем, заходит на «пятачок» — на отсыпку сбоку дороги.

Впереди уже виднеются кузов нашей летучки и парни с флажками, а за ними нескончаемый хвост встречных машин. И как только мы сторонимся, глушим моторы и выходим из машин, навстречу устремляется поток машин, обдавая нас колючей снежной пылью. Василия Андреевича обступают ребята, грудь у него нараспашку, шея бугрится, кажется, глаза совсем выкатятся из орбит.

— Чем больше вот я смотрю на вас, — говорит Василий Андреевич, — тем вы мне больше все нравитесь. Это я вам совершенно конкретно говорю, — заявляет он. — Что это у тебя, Славка, уши как свиные хрящики?..

— Брось дядя Вася, темнить — у самого-то, поди, медвежья болезнь приключилась, как в «гитару» вошли.

— Нелегко, — искренне, чуть удивленно соглашается Поярков.

Парни довольны.

— А что с тобой, ты какой-то квелый? — наклоняется Василий к Володе Гущину.

— Да я ничего, дядя Вася, так…

— Смотри, если что — подменим, так ведь, Антон?

— Да что ты, дед! У Тани заболел живот. Конечно, переживал, отстать от ребят не мог, но и жену больной оставлять не хотелось, вот из солидарности и выпил касторового масла. Теперь крутит, мутит…

Хохот кругом.

— Это пройдет, — смеется Василий. — Чего не сделаешь ради любимого человека.

Этим временем сигнальщики пропустили встречный транспорт и снова перекрыли трассу, отсекли прогон. И опять из кабин пялят парни закопченные физиономии. Ждут сигнала. Я тоже забираюсь в машину.

— Располагайся, дед, поудобнее.

Кабина «Стратега» зашпаклевана клееной пробкой — звуконепроницаемая. В правой кабине отдыхают сменщики.

— Отдыхать хорошо, но за рулем спокойнее, — замечает Славка. — А если я сижу рядом, да еще плохо знаю водителя, весь изведусь, кишка заболит. Я лучше баранку крутить буду.