Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

— …Они широко и не очень патриотично используют наши неудачи на Востоке, — подчеркнул Лайелл и впал в минорный тон. — Старый Джон Лоуренс был не так уж неправ, когда предостерегал против вмешательства в безбрежное и весьма бурное море афганской политики…

Тяжело вздохнув, секретарь по иностранным делам констатировал:

— У нас тут нет друзей. Да откуда им и быть? Если мы уйдем, не посадив на трон эмира, страну захлестнет ужасная борьба. Но если мы остановим на ком-либо свой выбор и выведем солдат, он будет свергнут народом в две недели…

— Сэр, — вмешался Робертс, — мы с начальником штаба единого мнения. Жизненные интересы империи требуют, чтобы азиаты трепетали перед ее военным престижем. Надо наводнить Афганистан войсками и выжечь всякую мысль о сопротивлении нашей воле. Если понадобится, выжечь вместе с населением!

Мак-Грегор восторженно смотрел на своего шефа, всем своим видом выражая горячее согласие. Лайелл, однако, поморщился. Его поэтическую натуру коробила такая прямолинейность.

— Я понимаю чувства, обуревающие вас, джентльмены, — сказал он, — но, откровенно говоря, у нас нет ни солдат, ни офицеров, чтобы создать новую армию и перебросить сюда, не опасаясь за спокойствие других наших владений. К тому же это потребует новых расходов и времени, а его у нас тоже нет. Поэтому необходимо политическое решение проблемы. И искать его следует безотлагательно.

Альфред Лайелл был мягким человеком. Он старался не причинять огорчений своим близким, знакомым, коллегам. Ну вот сейчас, например. Он мог бы доставить несколько неприятных минут этому славному сэру Фредерику, боевому и заслуженному полководцу. Застряв в афганской глуши, он ведь поди и не знает, что некоторые его действия по наведению порядка встретили в прессе, как бы это помягче выразиться, неодобрение. Генерал, правда, никогда не любил репортеров и старался держать их подальше от своих войск, но это не всегда помогало. Кое-что просачивалось в газеты и журналы.

Большое впечатление на Лайелла произвела, например, обширная статья «Военное право в Кабуле», опубликованная лондонским журналом «Фортнайтли Ревью». Ее автор, Фредерик Гаррисон, один из образованнейших юристов, отлично владел пером. У секретаря по иностранным делам была великолепная память, и он смог воспроизвести мысленно самый неприятный абзац: «Наши офицеры, как и солдаты, почти всегда частью палачи, частью полицейские. Они редко ведут войну без хладнокровного избиения пленных после прекращения всякого сопротивления. Они расстреливают их из пушек целыми толпами, вешают на первом попавшемся дереве, истребляют ружейными залпами целые отряды, секут их сотнями, жгут дотла селения, режут раненых, производят барабанный военный суд над священниками и старостами, провозглашая по своему произволу царство военного права».

Нет, Лайелл не стал рассказывать об этом Робертсу и его подчиненным. Зачем? Быть может, когда-нибудь сами прочтут то, что успело облететь весь цивилизованный мир. Он лишь настойчиво повторил:

— Да, джентльмены, проблему следует решать только политически. И незамедлительно!

— Тогда надо расчленить страну, раздробить, разделить на части, рассечь! — почти скомандовал командир Кабульского полевого отряда.

Лайелл встал и торжественно протянул Робертсу руку:

— Сэр Фредерик, вот здесь наши взгляды совпадают теснейшим образом. Мы предпринимаем кое-что в этом направлении. Аюб-хан, как известно, отверг дружеские предложения Британской империи. Поэтому наш посол в Тегеране Томсон ведет с шахом переговоры о передаче ему Герата. Кандагар станет самостоятельным владением под английским протекторатом. Остаются Кабул и Северный Афганистан. Для этих областей нужен человек, обладающий двумя качествами: большим авторитетом и, главное, желанием искренне сотрудничать с нами…

Впервые за все утро подал голос Гриффин:

— Отправляясь сюда, я получил специальное задание внимательно ознакомиться с личностью Абдуррахман-хана, не так давно появившегося в Бадахшане. Вы знаете, конечно, что этот внук Дост Мухаммад-хана привлек внимание нашего правительства еще тогда, когда находился в Самарканде. Полученные сведения обнадеживают. Хотя он стремится выглядеть борцом за веру и независимость Афганистана, никто из его людей против нас не сражается, а сам он отклонил предложение Аюб-хана совместно двинуться на Кабул.

И Гриффин подвел итоги сказанному:

— Складывается твердое впечатление, что Абдуррахман-хана прежде всего и главным образом интересует власть. Есть смысл договориться с ним.

— Но ведь он долго жил в России и будет стараться действовать в ее пользу, — возразил Мак-Грегор.

— Мы обсуждали такую возможность с вице-королем, — веско заявил Лайелл, — и пришли к выводу, что он будет стараться действовать в пользу того, кто даст больше. А больше дадим мы…

1 апреля 1880 года вице-король Индии лорд Литтон с одобрения статс-секретаря по делам Индии виконта Крэнбрука торжественно провозгласил полное и окончательное отделение Кандагара от Афганистана. На пост главы Кандагарского государства с титулом «вали» Литтон решил назначить престарелого Шер Али-хана, двоюродного брата и тезку покойного эмира Шер Али-хана.

В тот же день Гриффин собрал в Шерпуре дурбар в составе старшин и вождей племен, чтобы ознакомить их с дальнейшей политикой Англии в Афганистане. К тому же надо было ответить сторонникам высланного в Индию Якуб-хана, которые настаивали на его возвращении и даже обратились к британским властям с письменной просьбой о передаче престола законному монарху. Этот акт, утверждали они, приведет к восстановлению мира в стране.

Политический агент рассчитывал, что прибудет человек сорок, но явилось не более половины приглашенных. Остальные не пожелали компрометировать себя связями с инглизи: это не всегда хорошо кончалось. Однако Гриффина не огорчало отсутствие многих влиятельных афганцев. Он знал силу и быстроту молвы на Востоке и был уверен, что все сказанное на дурбаре немедленно разнесется по стране.

Гриффин категорически отверг любые планы возврата на трон Якуб-хана, чем вызвал ропот собравшихся.

— Он не принял никаких мер, чтобы защитить посла ее величества от взбунтовавшейся черни. Надо было двинуть сарбазов и соваров, выкатить пушки, а не посылать дряхлого сипахсалара или малолетнего сына: что могли они поделать там, где требовались снаряды! Кроме того, Якуб-хан враждебно относился к афганцам, помогавшим нам, и подозрительно вел себя во время Чарасиабского сражения…

Ропот не стихал, и Гриффин решил переменить тактику:

— Не мне объяснять вам, сардары, что Аллах не наделил Якуб-хана ни умом, ни волей для управления государством. Ваша же пословица гласит: «Сколько ни бей осла, он конем не станет». Впрочем, хватит о нем. У меня есть более важное сообщение: с сегодняшнего дня Кандагарская область приобретает самостоятельность. Управлять ею — под покровительством Британской империи, конечно, — будет вали Шер Али-хан. Герат, возможно, тоже станет независимым или перейдет к Ирану…

Воцарилась гнетущая тишина.

— Ну, а мы здесь должны подумать, кому можно доверить управление остальными афганскими землями — Кабулом, северными областями. Надеюсь, вы понимаете, кто бы ни был этот человек, он прежде всего должен быть искренним другом Англии. — И Гриффин предложил на выбор несколько сановников и вождей.

Участники дурбара удалились, чтобы поразмыслить над услышанным.

Мак-Грегор спросил политического агента, откуда всплыли такие имена.

— Мне было все равно, — услыхал он в ответ. — Я просто хотел разжечь между ними споры. Как вы знаете, у нас уже намечен подходящий кандидат. Его я не называл.

Вечером того же дня Гриффин отдал последние распоряжения готовому к отъезду всаднику, одетому в обычный афганский дорожный костюм — меховую безрукавку поверх белой рубахи, холщовые шаровары, сыромятные сандалии, — и тот, стегнув коня, скрылся в сгущавшейся тьме по дороге на север. В Рустак…

Через неделю, когда Абдуррахман-хан возвращался после очередной лечебной ванны в свой дом, который находился в квартале Гузари-Чармгари, его подстерегала неожиданность. Какой-то странствующий купец раскинул перед домом на земле несколько ковров и паласов, разложив на них яркие индийские ткани, кашмирские шали, расставил ящички с женскими украшениями, леденцами и прочим товаром. При появлении сардара он согнулся в почтительном поклоне.

Не удостоив его даже поворотом головы, Абдуррахман-хан прошел в комнаты.

— Махмуд! — вызвал он слугу. — Как ты посмел пустить этого торговца?

— Сардар, он сказал, что ты его знаешь и будешь рад его приезду, — пробормотал Махмуд, получивший, видимо, изрядный пешкеш.