Победные трубы Майванда. Историческое повествование - Нафтула Халфин

— Аллах меня осудит, — говорил он, — если я взойду на престол своих предков против воли соплеменников. Я не могу ни поехать в Чарикар, ни подписать какой-либо договор без согласия маликов и вождей. И потом, я плохо понимаю, что это за афганское государство без Кандагара и Герата?

Лишь после долгих оттяжек поставил сардар печать на письмо, адресованное Гриффину. Оно также носило туманный характер. В нем высказывались лишь пожелания дружбы и выражалась надежда на поддержку. В каких вопросах? С какими целями?

Абдуррахман-хан выдерживал характер. Абдуррахман-хан торговался.

Возвратившиеся в начале июня в Кабул члены миссии разъяснили Гриффину, что, перед тем как стать эмиром, претендент хочет выяснить характер своих будущих отношений с Англией, а также «размеры Афганистана», которым ему предстоит управлять. Обстоятельный Ибрагим-хан даже привез своеобразный вопросник, составленный им со слов сардара. Гриффин читал его вне себя от ярости: «Много же хочет знать человек, получающий ни с того, ни с сего королевство из наших рук!»

«Когда британское правительство известит меня о том, каковы будут границы Афганистана? — интересовался внук Дост Мухаммад-хана. — Войдет ли Кандагар в состав моего государства? Останутся ли представители британских властей и посол-европеец в афганских пределах после того, как между нами установятся дружественные отношения? Какого врага британского правительства, как ожидается, я должен буду отражать и какую форму помощи это правительство хочет оказать мне? И какие преимущества указанное правительство намерено мне предоставить?»

Быть может, основательность и любознательность сардара при иных обстоятельствах и умилили бы Гриффина. Но в сложившихся условиях ему было не до шуток. Он вовсе не случайно предложил Абдуррахман-хану «прибыть в Кабул самым безотлагательным образом»! Вся беда заключалась в том, что времени у Гриффина, а вернее, у всех англичан, находившихся в Афганистане, уже не было. Совершенно. И главного британского политического агента в афганской столице беспокоила мысль, не вызвана ли столь осторожная позиция претендента на престол осведомленностью в обстановке, а не просто несговорчивым характером.

Обстановка же была более чем серьезной. Ибо несколько ранее, еще в апреле, за горами и морями, в другой столице, произошли важные события, отголоски которых докатились до Гиндукуша.

Глава 22

ПАДЕНИЕ БИКОНСФИЛДА И ВЗЛЕТ ШЕР АЛИ-ХАНА

5 мая 1880 года из Кандагара в Кабул по газнийской дороге пробилась еще одна британская дивизия. Она предназначалась для укрепления там английских позиций и наведения порядка в Северном Афганистане. Ее привел генерал-лейтенант Дональд Стюарт, которому надлежало возглавить все оккупационные войска в столице, объединявшиеся в Северо-Афганский полевой отряд. Весьма озабоченный непрерывными стычками частей бригадного генерала Макферсона и полковника Дженкинса с противником в районе Чарасиа, Робертс был рад прибытию старого боевого товарища, но хмурое лицо Стюарта с печально свисавшими седыми усами свидетельствовало, что он принес недобрые вести. Поэтому, поздравив сэра Дональда с благополучным завершением нелегкого марша, изобиловавшего стычками с противником, Робертс поинтересовался, чем тот обеспокоен.

— А вы разве не знаете? — спросил генерал-лейтенант. — Диззи ушел в отставку. И лорд Литтон — вместе с ним.

Это была новость!

…В общем, что-то подобное следовало предвидеть. После оваций по поводу Гандамакского мира для англичан в Индии и на Островах наступило отрезвление. Сентябрьское восстание и гибель Каваньяри, затяжные бои осенью и зимой, «кабульские качели» — все это широко использовала либеральная оппозиция и ее пресса. Темпераментный граф Биконсфилд буквально взорвался, когда кто-то из членов кабинета бестактно процитировал на заседании выдержку из «Таймса»: «Английская нация не испытывает любви к бесполезным войнам, особенно когда они не слишком удачны». Речь шла о боевых действиях в Африке, но прежде всего в Афганистане.

Конечно, на настроениях в Англии отразились и внутренние неприятности: аграрный кризис, вызванный двумя подряд неурожайными годами, застой в промышленности и торговле (его так и не удалось преодолеть с помощью новых рынков), бессмысленное расходование колоссальных средств на военные операции, не дававшие не только экономических, но и политических плодов.

Многоопытный премьер уже давно улавливал спад своей популярности и отход будущих избирателей от консерваторов. В начале 1880 года он писал приятелю, что вряд ли проживет еще год на Даунинг-стрит, 10. Действительность подтвердила его предсказание.

Эта афганская война… Во многом все вертелось вокруг нее. Нет, что и говорить, подвел его «поэт в Симле», подвел! Энергия, решительность, целеустремленность, организаторские способности вице-короля не оправдали надежд. На одной эмоциональности далеко не уедешь.

Престарелый Диззи давно привык к пронырливости журналистов, и тем не менее они его подчас поражали. Неведомыми путями им удалось дознаться, что, рекомендуя Литтона коллегам по кабинету на пост главы англо-индийской администрации, он бросил фразу: «На Востоке нам необходим человек с воображением». Так ли было сказано полдесятка лет назад или иначе и сказано ли было вообще, Биконсфилд уже не помнил. И вдруг эта мерзкая карикатура в журнале «Панч»! В ней премьер был изображен со встрепанными волосами (это он-то, всегда старательно укладывавший свой знаменитый завиток надо лбом!) и полубезумным видом в окружении живописных афганских воинов в чалмах и овчинах, направивших на него дедовские ружья, изогнутые кинжалы и мечи. Вывернутые карманы его сюртука пусты. На заднем плане — умирающие от голода индийцы. Издевательская подпись под рисунком гласила: «Воображал ли премьер, куда его заведет воображение вице-короля?!»

Быстро проходит мирская слава. Не эти ли толпы, угрюмо отмалчивающиеся при его появлении на улицах, еще недавно восторженно аплодировали «Создателю Империи», «Победителю Берлинского конгресса», «Нашему Диззи»…

На какой-то миг в тучах блеснул просвет. Промежуточные выборы в важных округах — Ливерпуле, Шеффилде и Саутуорке — благоприятствовали консерваторам. Воодушевленный этим, Биконсфилд в понедельник 8 марта объявил в обеих палатах, что после утверждения бюджета парламент будет распущен. В среду 31 марта начались всеобщие выборы.

Кипучую активность развил лидер либералов Уильям Гладстон. Солидный возраст (Гладстон вступил в восьмое десятилетие) не мешал ему неутомимо громить в своем округе Мидлотиан, в Шотландии, «агрессивный империализм консерваторов», их маниакальное стремление к завоеваниям. И тут Афганистан выступал, конечно, как самый яркий пример. «Мидлотианская кампания», подхваченная газетами, прозвучала на всю страну.

Консерваторам был крайне необходим хоть какой-нибудь успех — в Кабуле, Кандагаре, Герате, где угодно в афганских землях, нужен был любой захудалый малик или сардар, который согласился бы договориться с англичанами! Нужны были мало-мальски обнадеживающие вести из Африки. Тогда, быть может, удалось бы создать хоть видимость близящегося решения затянувшихся проблем. Но телеграф молчал. И уже в первый день выборов голосование показало, что фортуна решительно отвернулась от Дизраэли и его соратников. Они потеряли 15 мест. К субботе тори утратили 50 мест, а с ними надежды на победу, на формирование нового кабинета. Правда, это были пока еще итоги голосования в городах. Однако на следующей неделе стало известно, что свой вклад в крушение всех планов консерваторов внесли и фермеры в графствах. Члены теперь уже становившегося «бывшим» правительства Биконсфилда подсчитали, что результаты выборов почти полностью совпадают с теми, какие принес 1874 год, но с обратным знаком.

В самом деле, в распущенном парламенте числились 250 либералов, 351 тори, 51 член ирландской партии самоуправления, тогда как теперь либералы имели 349 мест, консерваторы — 243, а сторонники «гомруля» — 60. Да, тяжелые времена… Со страниц газет не сходили материалы о воинственных авантюрах в Афганистане и Африке, о торгово-промышленном застое, неурожаях и других бедствиях. Экономические трудности и политический кризис дали себя знать!

2 апреля, не дожидаясь окончательного подсчета голосов, Биконсфилд телеграфировал находившейся на курорте Баден-Баден королеве Виктории о поражении правительства. Та выразила в ответном послании свое удивление и печаль. Вернувшись с континента домой, она все воскресенье 18 апреля совещалась с премьер-министром о том, кому поручить формирование кабинета.

Сложность заключалась в том, что Виктория, чрезвычайно благоволившая к Дизраэли (ведь он, собственно, и создал предпосылки для присвоения ей пышного титула императрицы, а государству официального наименования «Британская империя»), не выносила лидера победившей партии Гладстона. Биконсфилд как-то съязвил, что Гладстон видит в ней не королеву, а учреждение. Сама Виктория с горечью отмечала: «Гладстон — единственный министр, который никогда не обращался со мной как с женщиной и королевой». К тому же он в публичных речах позволял себе выпады против столь пришедшегося ей по вкусу нового титула.