Бремя живых - Василий Звягинцев

Решись тогдашний комендант города, полковник Полковников, на поступок, принесший победу генералу Трепову в 1905 году, – так бы все и закончилось парой сотен застреленных на улицах демонстрантов и тысячей «революционеров», повешенных по приговорам военно-полевых судов.

Но нет, у тогдашних деятелей воли не хватило «стрелять в народ». Что ж, поплатились полутора миллионами жизней и чуть не потеряли Державу. А вот бы интересно узнать (так ведь не узнаешь уже): а сколько в итоге осталось в живых тех, что первыми вышли на улицы с лозунгами «Долой войну!», «Хлеба!», «Смерть самодержавию!»? Многие ли из них пережили последовавший Красный террор, голод, покруче того, что им привиделся из-за случайных перебоев в снабжении, уличные бои, тиф?

Вот то-то и оно!

Доведись Уварову сейчас исполнять обязанности губернатора, начальника гарнизона, обер-полицеймейстера, любого должностного лица, имеющего право принимать решения, он немедленно направил бы в центр событий несколько звуковещательных установок, разъясняющих и предостерегающих, а в поддержку им еще и решительно настроенные полицейские части с водометами, пожарными машинами, специально обученными на разгон толпы собаками и резиновыми пулями. И обстановку переломил бы непременно, пока еще можно. Хотя бы ценой грядущей собственной отставки.

Но ничего подобного сделано не было.

Ротозейство, безответственность или – расчет? Не может же быть, со всей молодой наивностью думал поручик, что нас пригнали из Москвы, безусловно зная о том, что готовится нечто подобное, а местные полиция, контрразведка, командование округа – прозевали?

Значит, таков замысел?

Мысль поначалу показалась дикой, а замысел (чей?) – циничным. Однако почти тут же поручик сам себя переубедил. А может быть – именно так и надо?

Не плести долгих оперативных комбинаций, а дать пожару разгореться, позволить проявить себя всем в условиях полной свободы произвола.

А уж тогда!..

И не нужно будет долго разбираться, кто свой, а кто чужой, кто истинный друг, кто откровенный враг, а кто старательно маскировался и выжидал, куда и как все повернется. Да и не солдатское дело – вникать в замыслы высшего начальства, когда имеется конкретный, лично к тебе обращенный приказ.

Поручик, который надеется стать капитаном и закрепиться на столь понравившейся службе, судить о вещах, явно выходящих за пределы его компетенции, отнюдь не должен.

Но атмосфера вокруг оставалась накаленной, и раз не последовало ничего, что могло бы ее разрядить и направить мысли сравнительно благоразумных людей в нужное русло, должным образом проявили себя организаторы. С разных сторон заорали, засвистели, заулюлюкали, новые десятки камней полетели в окна, антирусские лозунги скандировали уже сотни глоток, и каждую минуту к ним присоединялись новые и новые.

А из по-прежнему хранивших молчание благоразумных обывателей или людей с достаточным жизненным опытом многие начали выбираться наружу и устремляться в окрестные переулки. Но большинство – оставались. Кто просто не в силах стряхнуть гипноз причастности к «общепольскому делу», а кто нечто иное для себя решая.

В конце концов, как все повернется – пока неизвестно, а примыкая к большинству, можно в ближайшее время поиметь некий вполне конкретный гешефт. Моральный, а то и чисто материальный. Например, магазины и банки пограбить…

То есть десятки тысяч людей самим фактом своего присутствия на улицах и площадях уже оказывали инициаторам мятежа неоценимую поддержку.

Уваров видел, что в окнах верхних этажей многих зданий посверкивают блики. Явно на стеклах оптических приборов. Вряд ли это прицелы. Скорее – объективы фотоаппаратов и дальновизорных передающих камер. Корреспонденты. И очень даже похоже, что сейчас за происходящим наблюдает половина «цивилизованного человечества». И что они видят? Как варшавяне в едином порыве вышли на улицы, протестуя против двухсотлетней российской оккупации, как бьют стекла, срывают государственные эмблемы и флаги.

Но картинка же не может показать, что взбудоражило людей, какие мысли овладели ими в это время, какие чувства наполняют их сердца.

Однако вряд ли хоть кто-то из западных (да и многих своих) корреспондентов постарается объяснить, что на самом деле все не так или хотя бы – не совсем так. И, значит, весь этот вроде бы объективный репортаж с места события – циничная ложь. Вот если бы хоть один журналист спустился сюда и постарался показать лица людей, хотя бы тех, что окружают сейчас Уварова, о чем-то их спросить…

Так не сделают они этого.

Одни потому, что имеют другую задачу, а прочие, пожалуй, догадываются, что в данной обстановке специально на то выделенные «координаторы» устроят так, что «народные массы» моментально разорвут на части «врагов и провокаторов».

Валерий, чтобы слегка успокоиться, определиться в дальнейших действиях, в очередной раз отделился от потока, нашел подходящую нишу в стене мрачного, прокопченного временем дома, с цоколем, сложенным из грубо отесанных каменных блоков. Прикурил, пряча сигарету в корытцем сложенные ладони от заморосившего в очередной раз дождика.

Ему ведь пока нет другой задачи, как наблюдать и оценивать обстановку. Поступит следующая команда – будет выполнять ее.

Всего на три ступеньки над уровнем тротуара приподнялся поручик, и уже совсем другой комфорт. Людская толпа, над которой все больше вздымалось неизвестно откуда взявшихся транспарантов с надписями, вроде: «За вашу и нашу вольношчь!»[109], «Еще Польска не сгинела!»[110], «Москалей – за Вислу, жидов – в Вислу!» и в этом же роде, текла, вроде бы уже не имея к нему отношения. Не задевая и не мешая думать. А подумать было о чем. Жаль только, что торчит он здесь, словно петух на заборе, и не может достать из кармана рацию, чтобы сообщить, куда следует, что по крайней мере в его зоне ответственности положение более чем угрожающее. И попросить инструкций. А еще лучше – помощи и огневой поддержки.

От недавнего куража и уверенности в себе оставалось все меньше и меньше. Жаль, что нет рядом ребят поопытнее, пусть и не слишком интеллектуальных, но лучше разбирающихся в простых реалиях «народных восстаний».

И тут же, словно для разрядки, он обратил внимание на чугунную мемориальную доску, прикрученную чуть левее и выше. С некоторым трудом он разобрал стилизованные под готику литые буквы: «Этот дом построен паном Чехонтовичем в 1358 году и является старейшим на этой улице».

Ну это надо же! Четырехэтажный каменный дом, в котором и до сего дня живут, и неплохо, наверное, живут, люди, построен аж на тогдашнюю человеческую жизнь раньше, чем состоялась Куликовская битва. И, кстати, Косовская[111] тоже. Чем не повод усомниться в важности сегодняшних событий в сравнении даже и не с вечностью, а просто с этим вот зданием.

Воспарившую мысль поручика прервала совершеннейшая проза жизни.

Перед ступеньками, заблаговременно им не замеченными, возникли четверо крепких парней, одетых почти так же, как он. С мелкими отличиями в деталях. И у всех из-под кожаных курток, пусть и не таких древних и затертых, как у него, виднелись шелковые бело-красные шарфики.

«Ага, вот это уже оно, – подумал Валерий, слегка подобравшись. Пистолет он выхватит в любой момент – учили, но здесь наклевывается нечто поинтереснее. – Похоже, не зря я ставил последние дни язык и до рези в глазах смотрел оперативные видеоролики».

– То не нас пан выглендуе?[112] – поинтересовался тот, что остановился на правом фланге короткой шеренги.

– Не, пан выглендуе двух бардзо пенкных паненок[113]. Потерялись в этой давке, пся кошч…

Паньство[114] посмеялось вполне дружелюбно. Уваров уже понял, что его приняли за своего, незнакомого, но принадлежащего к той же команде. Опознавательный знак – очевидно, шарфик. Значит, пока не опомнились, надо брать инициативу в свои руки. Ничего особенного в голову не приходило, однако знание истории тоже оружие, если нельзя пока применить другое.

Был, помнится, своеобразный пароль во времена то ли второго, то ли третьего восстания.

– А кто ты естешь?[115] – с усмешечкой спросил Валерий у старшего из парней, как он определил расклад ролей между ними.

И, похоже, попал, поскольку тут же услышал ответ: «Поляк честный».

Попробуем дальше.

– В цо ты вежешь?[116]

– В Польске вежим![117]

– Який знак твуй?[118]

– Ожел бялый![119] – парень ответил и захохотал, не облегченно, ему-то опасаться было нечего, а скорее просто радостно. Вот, мол, еще одного коллегу нашел.

– Только ты-то сам из каких будешь? – почти тут же, прервав смех, осведомился он. – У нас пароли другие. В Варшаве, Лодзи, Люблине я все группы знаю. А это – я так, тоже старое вспомнил…