Дьявол и Дэниэл Уэбстер - Стивен Винсент Бене

на этот раз все было по-другому. Ни чувств, ни силы не было в этих звуках, только странные всхлипы, сопровождавшие нас до самых ворот. Ну да, кое-где выкрикивали: «Возвращайтесь с головами врагов!» или «Приведите нам ручного гота!» – как часто бывало, но они как будто и сами не верили в то, что кричат. Слишком многие молчали, и эти странные всхлипы провожали нас всю дорогу.

Я шагал с первой когортой, так что мне было еще ничего. Впрочем, там и сям я замечал в толпе знакомые лица – старую хозяйку винной лавки Эльфриду, по толстым щекам которой струились слезы, но кричала она старательно, и ростовщика Пармесия, который грыз ногти и упорно молчал. Мог бы и подбодрить нас, ведь наших денег досталось ему немало. Но он стоял молча, и вид у него был испуганный. Видно, думал о своих мешках с деньгами и гадал, не воткнут ли ему ночью в бок нож. При нас-то в городе был порядок.

У ворот задержались надолго, потому что губернатору вздумалось произнести речь – как все британцы старой закваски, он старается быть римлянином в большей мере, чем сами римляне. Наш легат слушал его, по-медвежьи восседая на своем коне. Он у нас новый, один из приближенных Стилихона, и неплохой, несмотря на волосатость и вандальский выговор. По-моему, в речь губернатора он почти не вслушивался – речь была как речь, обычное дело: прославленный Двадцатый, наши подвиги, как они будут рады снова видеть нас здесь. Ну это мы знали и без него, то же самое отчетливо читалось на бледных лицах горожан на стенах. Они вели себя очень тихо, но чувствовалось, что они не сводят с нас глаз. Должно быть, на стенах собрался весь город. Потом речь кончилась, наш легат кивнул своей медвежьей головой, и мы двинулись. Не знаю, как долго нам вслед смотрели с городских стен, – оглядываться мне было нельзя.

А мой новобранец все-таки удрал во время второго привала, и это меня тревожило. Парнем он был видным, правда, я всегда считал, что шея у него длинновата. И все же он вырос в лагере, никто бы не подумал, что он способен дезертировать. После этого сбежать попытались еще с полдюжины солдат – такие выходки заразны, как болезнь, – но наш легат поймал двоих, наказал в назидание, и это остановило остальных. Я не поклонник истязаний, они оставляют неприятный привкус во рту, но бывают случаи, когда действовать приходится твердо. Все слишком много болтали о Деве и многое вспоминали. Ну я и сам понимал: если нам приходится топать маршем через пол-Британии, чтобы погрузиться на корабль в Андерите, это значит, что норманны снова в силе. Не хотел бы я удерживать северо-запад и противостоять норманнам и скоттам с одними только ауксилариями. Но это имперские дела, не мои.

Когда все было кончено, я выпил чарку вина и разговорился с Агафоклом – сошка он мелкая, но ловко ведет счета легиона и очень гордится тем, что его отец грек. У него особые привилегии, за что естественно было бы недолюбливать его, но я с ним всегда ладил. Если дослужился до старшего центуриона, у тебя есть свои права, а Агафокл нечасто пытался оттачивать на мне свой язвительный язык.

– Ну что, Череп, – сказал я – так мы прозвали его за костистое лицо, – на церемониях побывал?

– О, да, побывал, – ответил он и слегка передернулся. – Тебе, думаю, понравилось слышать, как они визжат. – Его черные глаза переполняла злоба.

– Что понравилось, не скажу, но новобранцев это приструнит.

– На время, – уточнил он и тихонько засмеялся.

Но я думал не о тех, кого поймали, а о моем новобранце, который сбежал. Я отчетливо видел его – длинная шея, ярко-голубые глаза северянина: крошечная бегущая фигурка, прячущаяся в канавах и передвигающаяся по ночам. К тому же он, болван, удрал в полной походной выкладке. Очень скоро он начнет бросать части снаряжения одну за другой. И что же он предпримет, когда доберется до Девы, – будет скрываться в какой-нибудь усадьбе на окраине? Наши землепашцы народ суровый, его сдадут губернатору, если не перережут глотку ради доспехов. Скверно это, когда за тобой охотятся, – я испытал такое на себе. Начинают мерещиться шорохи в папоротниках, остро ощущаются стыки в броне, куда может вонзиться стрела. Еще и развизжится, если его поймают, – будет голосить, как заяц. И все это ради малявки со слабовольной мордашкой и из-за тоски по дому! Нет, понять его я не мог.

– Беспокоишься за своего новобранца? – спросил Агафокл, хотя я ни слова вслух не сказал.

– Дурень малолетний! – выпалил я. – Надо было думать головой.

– А может, он умнее, чем тебе кажется, – возразил Агафокл. – Может, он прорицатель и умеет разгадывать знаки.

– Прорицатель! – фыркнул я. – Хорошенький из него получится прорицатель, когда его сцапает губернатор! Хотя, пожалуй, заступники в городе у него найдутся.

– А как же, – подтвердил Агафокл. – И потом, зачем им попусту терять обученного человека? Может, он даже сменит имя и поступит в ауксиларии. Знаешь, для него ведь все может закончиться неплохо.

На минуту я задумался. Само собой, они дадут слабину теперь, когда мы ушли, но мне не верилось, что дадут настолько.

– Надеюсь, уж точно нет, – довольно холодно отозвался я. – Ведь этот человек – дезертир.

– Ты верен себе, – тихо засмеялся Агафокл, – как всегда. Этот парнишка тебе нравится, но ты предпочел бы увидеть, что из него нарезали ремней, как из сегодняшних бедолаг. Ну а я грек и философ, я ищу причины и следствия.

– Вам, грекам, лишь бы прохлаждаться без дела и трепать языком, – сказал я – не в обиду, знаете, просто чтобы поставить его на место. Но он будто не слышал меня.

– Да, я ищу причины и следствия, – повторил он. – Ты считаешь этого человека дезертиром, а по-моему, он прорицатель, – в этом и заключается разница между нами. Скажи, Верный, разве воспитанник лагеря дезертировал бы из легиона столетие или два столетия назад?

– Откуда мне знать, кто и что сделал бы сто лет назад? – сказал я, потому что вопрос был дурацкий.

– Вот именно, – кивнул он. – Веком ранее никто не отвел бы Двадцатый, да еще от такой границы, разве что в случае падения Рима. – Он с неприятной фамильярностью похлопал меня по спине. – Не волнуйся за своего новобранца, Верный, – продолжал он. – Возможно, он даже перейдет на другую сторону, и мудро сделает.

– О предательстве рассказывай своим счетам, грек, – рыкнул я, – и убери руку с моего плеча. Я римлянин.

Он печально взглянул на меня.

– По