Россия на пороге Нового времени. (Очерки политической истории России первой трети XVI в.) - Александр Зимин

Грозою правды и закона самодержец должен приводить к согласию враждующих между собой, а добрых подданных награждать и защищать. Человечество, по мнению Карпова, всегда жило и должно было жить по закону, иначе «сильный будет угнетать слабого». Всю историю Карпов делит на три периода. Первый («время естества»), когда люди жили «по естественным законам», второй — «по законам Моисея», третий — «по законам Христа». Итак, если «правда» у Карпова — это справедливое управление государством, то закон — нормы человеческого общежития, понимаемые сквозь призму христианства.

Но кто такие «силные» люди, на хищнические действия которых Карпов негодует?

«В нынешные времена, — писал Карпов, — мнози началники на своих подвластных и сирых не призирают». Не радея о порученном им стаде, они допускают, чтобы их приказчики угнетали подвластных «тяжкою работою». Если публицисты нестяжательского толка (в их числе Максим Грек) мрачными красками рисовали положение крестьянства в монастырских вотчинах, то Карпов впервые показал тяжкий гнет, которому подвергались крестьяне во владениях княжат и бояр. «Начальники» у Карпова — это представители удельного княжья и титулованной знати. Выступая идеологом широких кругов феодалов, Карпов мучительно ощущал неустройство современного ему общества. Ведь «ныне земная власть и все человечество бредут неверными путями на хромых ногах и со слепыми глазами». Власть денег растлевает всех и вся. «Златыа веки суть в истинну ныне, — с горечью пишет Карпов, — много златом приходит сан, Златом съветуется любовь, в цене цена ныне есть». Взаимные распри доходят до того, что хозяин боится гостя, тесть — зятя, а братская любовь вообще редка. Возросла и жажда стяжания. Берущий одежду хочет взять и белье; крадущий овцу намеревается также увести корову, а если может, похищает и все принадлежащее ближнему[1348]. Таковы некоторые из недостатков социального строя в России.

Это не скорбь об уходящем в прошлое «золотом веке» господства боярской аристократии[1349], а мучительное ощущение неустроенности реальной жизни, которая должна быть основана на началах «справедливости»[1350].

При всем этом критическая сторона воззрений Карпова была более яркой и разносторонней, чем положительная. Понятие правды как справедливого общественного строя у него только декларируется, но не раскрывается во всем многообразии. В 20—30-х годах XVI в. не были еще ясны те пути переустройства общества, которые определятся только в середине XVI в. в ходе реформ Ивана Грозного.

Послание митрополиту Даниилу — единственное сколь-ко-нибудь значительное произведение Карпова. Остальные дошедшие до нас его послания скорее являются пробой пера, чем изложением общественно-политических взглядов. В чем тут дело? То ли многое из творческого наследия Карпова не сохранилось, то ли Карпов-дипломат загубил талант Карпова-писателя.

Политическая теория, развивавшаяся Федором Карповым, имела своими истоками не только учение Аристотеля, но и идеи русских реформаторов конца XV в. Уже Федор Курицын в повести о валашском воеводе Дракуле нарисовал образ грозного правителя, который пытался истребить в своей стране всякую «неправду» и зло жестокими мерами, и среди них прежде всего казнями и мучительствами. «Толико грозен быс(ть)» этот Дракула (по-русски «дьявол»)[1351].

Но «грозная власть», на которую так рассчитывали еретики конца XV в., обманула их надежды. Сам Федор Курицын, очевидно, на собственном опыте убедился, что может принести с собою власть монарха-деспота.

Опыт костров 1504 г. сказался на взглядах наследников Федора Курицына.

По Федору Карпову, самодержец должен править «грозою правды и закона», а не грозою произвола. Но и это, по мнению Карпова, было недостаточной гарантией торжества справедливости. Нужна еще «милость» — милосердие, ибо именно из-за милости подвластные любят князя и управителя. Милость без правды — малодушие, а правда без милости — мучительство. В обоих этих случаях разрушаются города и царства. Но если милость дополняется правдою, а правда смягчается милостью, то царства сохраняются на многие века[1352]. Федор Карпов видел уже неизмеримо далее, чем Федор Курицын.

Несколько иной характер носила деятельность придворного врача Василия III Николая Булева.

Еще в марте 1489 г. из Москвы к императору Фридриху III и его сыну римскому королю Максимилиану было отправлено русское посольство во главе с Юрием Траханиотом, которое в июле 1490 г. вернулось обратно на Русь с послом римского короля Георгом фон Турном. Стремясь добиться соглашения с Максимилианом, Ю. Траханиот и В. Кулешин в августе того же года были снова отправлены к римскому королю и вернулись в Москву 30 августа 1491 г., за три месяца до вторичного приезда туда же Георга фон Турна.

В Риме русские послы обратились к папе с просьбой оказать им содействие в исправлении календаря и составлении пасхалии (Kerken Ording). Дело в том, что в 1492 г. истекала седьмая тысяча лет (от сотворения мира), и руководство русской церкви было заинтересовано в составлении пасхалии на новое тысячелетие. Эта пасхалия должна была использоваться для борьбы с еретиками, которые подвергали критике обычное представление о связи конца тысячелетия с наступлением «светопреставления»[1353]. Составление пасхалии должно было показать, что руководство русской церкви не разделяет это представление, и вырвать из арсенала еретиков одно из сильных орудий критики официальной церкви.

Русский посол Юрий Траханиот принадлежал к числу людей, близких к новгородскому архиепископу Геннадию, который и ведал в Новгороде составлением пасхалии. Однако Траханиоту с папой договориться не удалось, и тогда-то он сделал предложение приехать на Русь доктору Булеву, служившему при папском дворе, любчанину по происхождению. За труды Булеву обещано было выплатить значительное вознаграждение. Доктор направился в Новгород, где и служил при дворе Геннадия.

Сохранился интересный документ о пребывании Булева в Новгороде в 1494 г. — письмо Иоганна Ункеля из Новгорода в Ревель от 24 мая 1494 г., которое заверил «Никола Булев из Любека» («meister Nicola von Lubek»)[1354]. В Новгороде, следовательно, Булев поддерживал связи с немецко-ганзейскими купцами. О его жизни до выезда на Русь известно немного. Г. Рааб установил, что Н. Булев начал свое обучение в Ростоке в 1480 г. и в 1483/84 г. получил звание магистра[1355]. После составления пасхалии Булев собрался покинуть пределы Руси, но на границе по неясной причине был задержан и доставлен к великому князю, у которого он впоследствии в течение 40 лет работал врачом и переводчиком с латинского и греческого языков[1356].

Родственники Булева через императора Максимилиана, папу, ганзейские города и магистра Ливонского ордена пытались добиться возвращения его на родину, но все их попытки окончились неудачей.

В 1518 г. с Булевым в Москве встречался имперский посол Ф. да Колло, который позднее вспоминал его как «профессора медицины и основательнейшего во всех науках»[1357]. Ф. да Колло безрезультатно ходатайствовал перед дьяком Мисюрем Мунехиным о возвращении Булева домой.

Николай Булев пользовался большим уважением при дворе Василия III. Составитель Софийской II летописи рассказывает, что Булев, находясь при великом князе, незадолго до его смерти в 1533 г. говорил о «великом жаловании», полученном им от Василия III[1358].

Дата смерти Булева неизвестна. Так как еще в 1518 г. он был стариком, а фамильное предание гласило, что он прожил на Руси примерно 40 лет, то смерть Николая Любчанина нельзя отодвигать далеко от 1533 г., иначе говоря она относится к первым годам княжения Ивана IV[1359].

О научной и публицистической деятельности Булева на Руси мы узнаем главным образом из немногочисленных сочинений, ему приписываемых, и из полемических произведений русских публицистов, направленных против него как одного из энергичных сторонников соединения церквей. С именем Булева прежде всего связывают перевод на русский язык по поручению митрополита Даниила в 1533–1534 гг. «Травника», изданного в Любеке в 1492 г. (перевод итальянской книги)[1360]. «Травник» Николая Булева был первым переводным медицинским трактатом и сыграл определенную роль в развитии отечественной медицины[1361].

Помимо перевода «Травника» Николаю Булеву (Любчанину) принадлежит беседа об иноке «Сошествие святого духа». В этой беседе он излагает некоторые вопросы иконописакия с католической точки зрения[1362].

Возможно, еще в бытность в Новгороде, когда Геннадий вел борьбу с еретиками, Булев перевел с латинского издания 1493 г. полемический трактат «Самуила евреина», направленный против иудаизма[1363].