Над пропастью юности (СИ) - "Paper Doll"

— Это не совсем то, чего я хочу. Я давно решил, что отношения и женитьба вовсе не для меня, поэтому отверг всякую мысль об этом. Если бы можно было оставить всё, как есть, не обязывая себя чем-то большем, что всё равно ни к чему не приведет. Во многом меня в ней привлекала возможность не быть вместе, — Джеймс отодвинул машинку чуть ближе к окну, чтобы облокотиться о стол и подпереть тяжелую голову руками.

— Ты хочешь иметь всё, не прилагая к тому каких-либо усилий, — мистера Клаффин вздохнул. Элли тихо заскулила, когда он попытался подняться с места. — Что же тебя так сильно ужасает в возможности быть с ней вместе? — мужчина стал рыскать рукой в воздухе, пытаясь найти трость. Джеймс ловко подхватился с места и всучил ему её в открытую ладонь.

— Куда вы собрались?

— Вряд ли сегодня нам удастся поработать. Давай лучше спустимся вниз, выпьем по чашечке чая и вместе найдем ответы на твои вопросы, — пустые глаза мистера Клаффина устремились прямо на Джеймса. Казалось, будто он его на самом деле видел, что было невозможно.

— Тогда мне нужно вытащить бумагу и…

— Оставь это. Сделаешь всё перед уходом, — мужчина взял его за локоть, едва Джеймс успел отвернуться обратно к столу.

В машинке оставался лист бумаги, до середины исписанный словами, что Джеймс пытался краем уха улавливать, пока вовсе не потерялся в темной глубине своих мыслей. Он даже не окончил абзац, пропустив мимо несколько последних фраз, произнесенных мистером Клаффином.

Они спустились на кухню, когда Элли осталась спать на кровати. Мрак этого дня давил на глаза, наполняя всё тело томной сонливостью. Джеймс и без того последние несколько дней ходил, будто во сне. Границы действительности были стерты, когда он не заметил, как поселился внутри своей головы. Мысли давили на виски головной болью, заполняли его всего доверху усталостью.

Уже привычными движениями, отточенными до идеальной точности и безошибочности, мистер Клаффин справился с газовой плитой и чайником. Кроме чая предложил Джеймсу ещё и тыквенный пирог, приготовленный соседкой, молодой вдовой, которая ежедневно посещала его и на некоторое время была единственной компанией, убирая и принося с собой еду.

Отвечая на вопрос мужчины о том, почему его так сильно ужасала возможность быть вместе с Фреей, Джеймс и сам не был уверен в правдивости собственных доводов. Он рассказал мистеру Клаффину о вероятности изменения девушки после начала отношений. Осознание и принятие ею признательности парня может исказить выдуманные обоими чувства, превратить их в обязанность, сковать цепями самозабвенного контроля и ревности. Самая милая девушка в отношениях меняет свое очарование на заносчивость и навязчивость, противные ему больше всего. Ей неизменно захочется большего, а потому отдавая свою любовь ей, он, в конце концов, исчерпает её всю, оставив затем обоих с разочарованием.

Джеймс не хотел в том признаваться, но по большей части ему мешали собственные убеждения, которые он не намеревался нарушать в силу собственной упрямости. В глубине его души жил страх разрушить данное себе обещание, которым он делился со многими, убеждая и себя, и окружающее общество в намерении оставаться непреклонным в своем решении не влюбляться. Джеймс не верил в любовь и доселе, невзирая на то, что привязанность к Фрее вдруг стала слишком обременительной в отношении того, что чем больше он ей противился, тем сильнее она становилась.

Он и не думал о том, чтобы быть с ней вместе, не мог себе этого даже представить. Впрочем, как и с кем-либо другим. Джеймс умел быть лишь в тех отношениях, что не обременяли ответственностью, что с Фреей было невозможно. Даже если она напрямую того не требовала, она в ней нуждалась, как и любая другая девушка. Он был крайне плох в обещаниях, особенно подобного рода, потому что они ограничивали свободу, забирали часть его самого.

— Она не так уж особенна, на самом деле, — Джеймс сжимал между ладоней охладившуюся чашку с остатками чайных листьев, прилипших ко дну. Глаза утопали в серости наружного пейзажа. — Милая, но не совсем примечательная, — он нахмурился, представляя в голове внешний облик Фреи. — Скромная и тихая, но может дать отпор, когда это потребуется, — лицо прояснилось в улыбке при воспоминании об их самой первой встрече, оставившей неизгладимо плохое первое впечатление. — Часто злиться и противиться всему, что я говорю. Любит спорить, морализировать, взывать к совести.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Не похоже, что она не так уж особенна, — мистер Клаффин наклонился над столом, чтобы взять его кружку, которую Джеймс ему неуклюже подвинул вперед. — Ты будто не меня убеждаешь в нерешительности своих чувств, а самого себя. Мы знакомы не так уж хорошо, но позволь мне сделать вывод, — он оставил чашки у раковины, прежде чем занять свое место за столом напротив Джеймса. — Ты не похож на робкого, стеснительного парня, которого легко смутить одним неловким замечанием. Ты должно быть из тех, что уверены в собственной непоколебимости и стойкости перед всякого рода нежностями, вроде малейшей симпатии. Ты убедил себя, что всё для тебя нипочем, поскольку ничто прежде не трогало твоего сердца, которое превратилось в крепкий камень. Теперь оно сломлено тем, что ты отчаянно отрицал. Это должно быть неприятно и уничижительно, но от этого вряд ли уже избавишься. Если кто задел твое сердце, то куда намного лучше не отталкивать этого человека, а напротив возложить все усилия на то, чтобы быть с ним.

Джеймс поджал губы, внимая каждому слову мужчины. В них была доля неопровержимой правды, и любые доводы могли обернуться, в конце концов, против самого парня. Он всё ещё не был уверен, что дело зашло настолько далеко, чтобы можно было начать беспокоиться, измучивая себя глупыми мыслями, в которых всё равно не было толку. Дело было в дурацкой телеграмме, содержания которой он даже не мог предположить, забыв о ней напрочь.

— Она обручена, — произнес внезапно, когда затянувшаяся пауза заполнялась лишь приглушенными неровными ударами моросящего дождя. Джеймс изучил лицо мистера Клаффина, что оставалось непроницаемым, невзирая на его личностную историю любви, с которой он был достаточно хорошо знаком, хоть они ни разу не обсуждали её между собой. — Тем не менее, она не любит его. Я знаю это наверняка.

— Она сказала тебе об этом? — в голосе мистера Клаффина появилась заметная прохлада, которой он не мог скрыть.

— Нет, — сухо ответил Джеймс. Хотел добавить, что Фрея напротив заверяла его в своей любви к парню, с которым намеревалась убежать и обручилась против воли отца, но это сыграло бы против него самого. Было глупо убеждать мистера Клаффина в том, что заверением остывших к Джону чувств было то, что Фрея ответила на поцелуй Джеймса, шутила с ним и оставила в прошлом привычку напоминать, что ему стоило держаться от неё подальше. Это всё были сущие детали, что использовать их, как убеждение, было наивно и глупо. Он не хотел этим выгораживать себя, демонстрируя лишний раз собственное неравнодушие, что не имело значения теперь.

— Тогда тебе стоит спросить об этом у неё самой, — ответил мужчина, прежде чем откашляться, испытывая во рту сухость.

Джеймс без лишних слов понял, что с этой минуты участие мистера Клаффина обернулось против него. Он был когда-то брошенным женихом, а теперь Джеймс делился с ним тем, что стоял на пути у кого-то другого. Он даже не понял, зачем выпалил это, будто кто спрашивал. Сдержанность мистера Клаффина заслуживала уважения.

Разговор иссяк. Мужчина поднялся из-за стола, чтобы помыть посуду, а Джеймс поднялся в это время наверх. Запер окно, достал из печатной машинки бумагу. Погладил на прощание Элли, которая во сне смешно двигала лапами, будто гналась за кем-то, и спустился обратно вниз.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

На улице будто стало ещё холоднее. Джеймс поднял ворот чёрного пальто, в карманах которого спрятал руки, покрасневшие почти сразу. Наклонил голову вниз, прячась от мелкой неприятной мороси, всерьёз раздумывая над словами мистера Клаффина. Поговорить с Фреей выдавалось не такой уж безумной идеей, вот только он едва мог представить, что мог бы сказать ей. Признаваться ещё было не в чем, как и убеждать в чем-либо. Поцеловать, передав через касание губ все несказанные вслух слова, или подловить невзначай, притворившись, будто того неловкого разговора не было? Оба варианта были по-своему привлекательны, вот только исполнение хоть одного из них выдавалось Джеймсу не своевременным.