Дни Крови и Звездного Света - Лэйни Тейлор

— Детям, — повторила Кару, и она была такой мрачной — и такой прекрасной. Акива не мог удержаться — он все смотрел и смотрел на нее, и это причиняло ему такую невыносимую боль, глядеть на нее, понимая, что больше никогда не сможет прикоснуться к ней или увидеть ее улыбку.

— Когда обе стороны начинают резать и забивать детей, словно скот, — сказала она. — Думаю, можно сказать, что жизнь утратила свой смысл.

Что она имела в виду?

Она увидела его замешательство.

— А, так ты еще ничего не знаешь? — Мрачная усмешка. — Ну, так узнаешь.

Его осенило. Тьяго.

— Что он сделал?

— Нечего такого, чего не делал ты.

— Я никогда не убивал детей.

— Ты убил тысячи детей, Проклятье Зверья, — прошипела она.

Акива вздрогнул, когда она произнесла это его прозвище, но он мог с этим спорить.

Он сделал это имя себе не своими мечами, но открыл дорогу другим убийцам. Было нечто такое, что он видел, и теперь ему никогда не удастся закрыть на это глаза. Картинки прошлого то усиливались, то затухали в нем, словно крики — вспышки воспоминаний, мелькающие, уродливые, непростительно уродливые. Вот, значит, каким она видела его: убийцей детей, монстром. Она трудилась бок о бок с Белым Волком, а монстром считался Акива. Когда это мир успел встать с ног на голову?

Если бы Тьяго не нашел их и не появился бы в траурной роще той ночью, что бы они стали делать?

Может быть и ничего. Может быть, они погибли бы как-то по-другому и ничего бы не добились.

Это не имело значения. Помыслы и мечты их были чисты. Даже в своем отчаянии Акива знал это, чувствовал, но понимал, что Кару могла не разделять его чувств. Он отступил от нее на шаг, осмелился еще раз взглянуть на нее. Девушка обвила себя руками, выражение лица было пустым. Она была сломлена, как он все эти годы. И... это он сломил ее.

— Я пойду, — сказал он. — Я пришел сюда не для того, чтобы причинить тебе боль. И, пожалуйста, поверь, я приходил сюда не для того, чтобы убивать. Я пришел потому что... Я думал, ты была мертва. Кару, я думал...

Его рука потянулась к кадилу. Он гадал, что он значит для нее, этот сосуд и его послание: «Кару». Если это была не ее душа, тогда чья же? Когда он нашел кадильце, первой его мыслью была, что имя означает содержимое, но теперь ему было ясно, что это была дарственная надпись.

— Я нашел это в пещере Киринов, — сказал он, и протянул его ей. — Должно быть, оно было оставлено для того, чтобы ТЫ его нашла. — Кару удивилась, увидев кадило в его руках. Он протянул его ей; она колебалась, не желая подходить ближе к нему. — Вот, почему я хотел умереть, — сказал он, и развернул меленький клочок бумаги так, чтобы она смогла прочесть надпись. — Потому что я думал, что это была ты.

Кару выхватила из его рук сосуд и уставилась на надпись. Она затаила дыхание.

Кару.

Сколько раз в Праге она получала записки такие же, как эта? Хотя, она и была проколота когтями Кишмиша и немного потрепанной, но бумага была такой же, и почерк... она бы везде узнала его.

Это был Бримстоун.

Она уставилась на кадильце, пока порыв искр не вывел ее из состояния шока, и девушка поняла, что Акива ушел. Ей не нужно было оглядываться по сторонам. Она ощутила его отсутствие, как и всегда — словно врывающийся холод, который стремился поскорее заполнить пустоту, которую он оставил после себя. Сердце ее колотилось, Кару поднесла сосуд к груди, и, казалось, могла чувствовать душу, вибрирующую у ее сердца. Это была всего лишь игра воображения; не было никакого намека, что (кто?) же скрывалось внутри за серебром. Но это должен был быть....

Так должно было быть.

У нее затряслись руки. Все, что нужно было сделать, открыть сосуд. Впечатление от души позволит ей узнать наверняка.

Она держала его наготове. Колебалась. А что, если это было не то, что она думала?

Мысли путались, они то появлялись, то терялись в закоулках сознания, но одна приходила снова и снова. Акива принес ей кадило. Тьяго (ее союзник) лгал ей, чтобы держать ее в изоляции и одиночестве. Акива (ее враг) принес ей кадило, в котором может находиться... может находиться... Бримстоун.

Ведь может?

Ловкость рук и Кару открыла сосуд. Доля секунды. Душа коснулась ее сознания.

И она поняла, чья это душа.

55

ИМПЕРАТОРСКАЯ УДАЛЬ

Босые ноги. Стройная лодыжка увешана золотыми браслетами.

Нево не собирался смотреть, но мелодия позвякивающих браслетов привлекла его внимание в тот момент, когда девушка вошла через проем, и он успел украдкой бросить взгляд на нее, прежде чем опустить подбородок и упереть глаза в пол.

Наложница на ночь. Они покидали гарем для того, чтобы потом быть сопровожденными по небесному мосту во внутреннее имперское святилище. Эти женщины всегда были в вуалях и мантиях с капюшонами, которые скрывали не только их самих, но и их крылья. Да и едва ли под всем этим ворохом одежды можно было разглядеть человек ли это, если бы не ноги. Это самое большее, что удалось когда-либо увидеть Нево у одной из наложниц Иорама, и он был застигнут врасплох, оказанным на него эффектом.

Ему тут же захотелось помочь ей.

В чем он хотел ей помочь? Убежать? Это был слишком роскошный подарок. В его обязанности входило следить, чтобы она как раз этого-то и не сделала. Он был одним из сопровождения Серебряного меча, готовый провести ее по мосту. Их было шестеро, настоящий парад. Это просто нелепо: шесть охранников для того, чтобы просто перевести девушку по мосту.

Девушку — не женщину? Нево не мог сказать, с чего он так решил (он едва ли смог разглядеть ее изящную ножку), но он предположил, что она юна.

А потом, она замешкалась.

Когда двери гарема захлопнулись за ее спиной, она замерла.

Нево почувствовал неистовую энергию под всей этой тонкой полупрозрачной одеждой. Он видел, как шевелилась ее вуаль от того, что она часто дышала, и дрожала под плащом. Но дрожала девушка не от холода — от ужаса. Ей впервые приходится проделывать этот путь.

Эта мысль пронзила его.

Он нес свою службу провожатого несколько раз в неделю. Исполнял свой «парадный долг», как они это называли меж собой. И он узнал, что можно догадаться о многом по манере поведения женщины, даже несмотря на то, что столько скрыто от глаз. Медленная спокойная поступь, короткие отрывистые беспокойные шаги; высоко поднятая голова или склоненная влево, а может вправо, всматривающаяся через прорезь в своей вуали в мир за стенами ее тюрьмы. Он видел (или думал, что видел) усталость и смирение, гордость, уныние, но он никогда прежде не видел, чтобы девушка застывала на месте, и он напрягся, думая, что она собирается дать деру.