Замкнутое пространство (сборник) - Алексей Смирнов

— Объект законсервировать. Персонал и охрану сменить. Снять вывеску, отозвать рекламу. Минимум контактов с внешним миром.

— Вообще не будет работы? — почтительно осведомилась старшая сестра.

— Вообще. И, — Минус Первый возвел очи горе, — надеюсь, что никогда.

В казарме было пусто и гулко. Две кровати с железными сетками наводили на мысли об авангардных фильмах, снятых в бурых тонах. Повсюду в этих фильмах ржавчина, капает вода, тусклое освещение, депрессивные герои…

Казарма сопровождает человека всю жизнь, с детского сада, начинаясь запахом горелой манной каши и странного кофе, сдобренного молоком; потом их аромат сменяется благоуханием сапог, машинного масла и псины, а после мир, прощаясь навсегда, пахнет капустой и гречневой кашей с пищеблока дурдома.

Даша присела на одну из кроватей, попрыгала.

— В профилактории бывало лучше, — заметила она недовольно.

Будтов посмотрел в окно, поразмыслил над краснозвездными воротцами.

— Это какая-то воинская часть. Или маскировка под нее. Часового видала?

— Видала. А ты себя-то видал?

— Мать честная! — Будтов хлопнул себя по лбу. — Где тут у них можно посмотреться?

— В умывальнике, наверно, — подсказала Даша. — Пойдем, разведаем.

Они вышли в коридор, где Будтов невольно поискал глазами боевое знамя части, хотя и знал уже, что никаких знамен в этой казарме нет. Справа журчало; в полутемном холодном помещении — больше сортире, чем умывальной, действительно висело зеркало. Захария Фролыч взглянул на себя и почувствовал, что у него подгибаются колени. Взглядом ему отвечал совершенно незнакомый человек. Будтов был худ лицом, на щеках и мясистом носу цвел вечный вишневый румянец, а шалые глаза перепрыгивали с пятое на десятое независимо от общего выражения. Череп покрывали густые, седеющие волосы, местами они завивались в сальные кольца, местами — спадали прямо, тускло отсвечивая, как потемневшее серебро. Таким, во всяком случае, он был вчера наверное. Захария Фролыч точно не помнил, когда в последний разглядывал свою физиономию. Тем не менее, он был уверен, что изо дня в день он видел совсем не то, что сейчас: редкие черные пряди, тщательно зачесанные назад и открывающие задумчивые залысины. Тонкий подвижный нос с широкими ноздрями, испуганные зеленые глазки. Из глубоких морщин куда-то исчезли многолетние грязевые наслоения, которые давно сделались своеобразным придатком кожи неустранимым и сообщавшим ей особенный цвет. Из-за этого цвета Будтова не раз забирали в милицию, даже когда он был трезвый. Губы брезгливо поджаты. Захария Фролыч раскрыл рот и потрясенно застонал: тот, как у Даши, был полон зубов, кусачих и острых. Такие зубы регулярно скалятся с телеэкрана, и Будтову невольно почудился привкус мяты.

— А у меня видал? Ы-ы! — Даша оскалилась.

Захария Фролыч покачал головой:

— Ну, попали мы с тобой, Дашка. Чую, что высосут они нас до донышка спящий я, не спящий… Одним словом, свое возьмут.

— Да, — мрачно согласилась Даша. — Тут халява не проканает, это точно.

Будтов легонько толкнул ее в плечо.

— Сама-то! Прямо царица! Поди, и не дашь теперь?

Та вдруг порозовела, и Захария Фролыч понял: начинаются настоящие чудеса.

— Посмотрим, — сказала она неопределенно. — Такому, конечно, можно. Может, у тебя не только лицо изменилось.

Будтов с трудом оторвался от зеркала и поднес к глазам ладони, рассматривая их. Вроде бы, все то же самое. Почище, что ли, стали?

— А это что? — Даша склонилась над раковиной и поскребла пальцем. Посмотри, какое клеймо.

Захария Фролыч присмотрелся. В правом верхнем углу горбился выпуклый значок величиной с монетку среднего достоинства. Вместо клейма отечественного завода-изготовителя там присутствовала шестиконечная звезда и что-то внутри нее — что именно, ни Даша, ни Будтов разобрать не смогли, уж слишком мелко.

— Жидовская мойка, — хмыкнула Даша. — Импортная.

— Может быть, — Захария Фролыч присел на корточки в поисках других знаков, но ничего не нашел.

— А вдруг это шпионы? Израильские? — Дашины глаза зажглись от смелой догадки. Потом она вдруг спросила: — Фролыч, а тебе выпить хочется?

— Терпимо, — буркнул Будтов, распрямляясь. — А у тебя что, есть?

— Нет, откуда мне взять.

— Ну и помалкивай.

Прояснившийся разум Захарии Фролыча напоминал ему, что дело здесь не в импорте израильской сантехники. Но разговор в милицейском газике запомнился ему плохо. Шопенгауэра Будтов отродясь не читал, равно как и Беркли с Кантом, и потому дикие откровения Минусов произвели на него не слишком яркое впечатление. Скажи ему тогда, до капельниц, что он — сам сатана или Господь Бог, то Будтов, даже если бы ему представили убедительные доказательства, отнесся бы к этой новости с простительным безразличием. Правда, была еще родословная. Длинный перечень незнакомых предков заставлял верить, что все не так просто, как хотелось бы. Ошибка, сделанная кем-то и зачем-то, может корениться гораздо глубже. Что-то было, существовала какая-то реальная отправная точка.

— Пошли пройдемся, — сказал он решительно, видя, что в умывальной больше нет ничего интересного. — Пошукаем.

— Сбежим? — шепнула Даша.

— Да куда бежать-то, — отмахнулся Будтов с раздражением. Он уставился на инструкцию в рамочке, где приводился текст, заимствованный почему-то из флотской жизни."… Уборные рассчитываются по норме один унитаз на 15–16 человек и один погонный метр писсуарного лотка на 30 человек. В качестве приемников для фекалиев чаще всего используются чаши «Генуя». Число очков в гальюнах рассчитывается в зависимости от количества личного состава — по одному очку на 25 человек, а число писсуаров — по одному индивидуальному писсуару на 50 человек команды или 550 мм корыта (лотка) при групповых писсуарах на такое же число личного состава…"

Захария Фролыч проявил сознательность и правильно понял инструкцию: положено. Не иначе, как для воинской достоверности.

— Покамест придется делать, что скажут, — он провел языком по диковинным зубам. Только бы опытов не ставили.

— Я знаю, спинной мозг возьмут, — Дашин голос дрогнул. — У Дойки в больнице брали, так она совсем дура стала.

Захария Фролыч не ответил. Он подозревал, что забор мозгов, тем более спинных, навряд ли мог сделать Дойку дурее, чем она была.

— Идем вниз.

Они спустились на первый этаж, и бравый автоматчик, охранявший вход, почтительно вытянулся. Он отдал Будтову честь, как если бы тот был минимум полковник, дальше трех звезд на погонах воображение Будтова не шло. Однако, когда они попытались переступить порог, часовой заступил им дорогу.

— Мы что, в тюрьме? — скривился Захария Фролыч.

— Никак нет, господин Спящий, — отчеканил автоматчик. — Но ради вашей же безопасности мне приказано никуда вас не выпускать.

Тот потоптался на месте, и вдруг его осенило.

— Смирно! — гаркнул Будтов.

Часовой подпрыгнул и выпятил грудь колесом.

— Приказ отменяется. Приказываю немедленно нас пропустить.

Не тут-то было.

— Виноват! — задыхаясь, прокричал солдат. — Не имею права.

— Два наряда вне очереди, — пробормотал Будтов на всякий случай.

— Есть два наряда вне очереди!

Захария Фролыч беспомощно посмотрел на Дашу. Та, подумав, обложила автоматчика матом, но тот лишь набрал в легкие еще воздуха, раздулся и ни слова не проронил в ответ.

Глава 2

Снов они не запомнили. Заснули сразу, едва поняли, что никаких других занятий не предвидится. В таких случаях частенько утверждают, что человек провалился в черную якобы яму, а здесь и ямы не случилось, ни черной, ни белой. Щелкнули выключателем — и небытие. Щелкнули еще — снова приятная действительность. Однако у Будтова и Даши сохранилось воспоминание о многих часах, пролегших между явью и пустотой.

В окна казармы лился добрый солнечный свет. Захария Фролыч приподнялся на локте, готовясь привычно заперхать, и нахмурился: дышалось легко, воздух был чистый, проходил свободно и не тревожил буро-зеленого лиха, завязшего в бронхах и трахее. В носу было сухо, а во рту — влажно: необычное дело для раннего утра. Даша, укрывшись с головой тонким серым одеяльцем, умилительно сопела. Будтов сел и почувствовал сильнейший голод. Много ему с непривычки было не съесть, но пончик-другой со сладеньким чаем пришлись бы очень кстати.

Пончик не несли. Захария Фролыч внезапно разозлился: вот отродья! Нет, пусть как хотят, а он отсюда смоется. И тут же вспомнил, что смыться ему некуда. Рожа-то вон какая стала! Он — никто. Ни тебе пенсии по общей инвалидности, ни прописки, ни даже милицейского протокола. Врали и не краснели, про квартиру-то! Скоро выпустим. И куда?