Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - Андрей Андреев

В 1806 г. Кайсаров защитил в Гёттингене докторскую диссертацию «Об освобождении крепостных в России»[445]. Это был один из сравнительно редких случаев, когда русские студенты представляли в немецких университетах диссертации на философском факультете. В выборе Кайсаровым такой насущной для России начала XIX в. темы и ее критическом решении заметно не столько влияние Шлёцера или другого конкретного учителя, сколько самого в высшей степени либерального духа Гёттингенского университета, несшего убежденность в том, что даже самые острые общественные вопросы могут и должны решаться в свете науки[446]. Впрочем, видны в диссертации и столь же характерные для Гёттингена и Шлёцера в особенности, надежды на Александра I как будущего «освободителя рабов» в России.

Интересно, что еще в июне 1804 г. освобождению российских крепостных посвятил свою, впрочем совсем короткую и незначительную по содержанию, диссертацию и еще один русский студент этой поры В. Фрейганг (в дальнейшем в России он отошел от научных занятий)[447]. Зато весьма серьезный выбор, благодаря Шлёцеру, стоял перед Александром Тургеневым. Под влиянием своего наставника Тургенев глубоко увлекся русской историей: он собирался заняться сбором ее источников, причем особенно его заинтересовало восшествие на престол династии Романовых и поиск «условия», поднесенного боярами царю Михаилу Федоровичу. «Является ли нынешняя неограниченная власть в России похищением?» — задавал в дневнике себе вопрос Тургенев, видимо, обсуждая подобные темы с Шлёцером[448]. Тот активно поддерживал увлечение Тургенева, советовал ему продолжить ученую карьеру в России, а в феврале 1804 г. написал письмо к президенту Академии наук H. Н. Новосильцеву, рекомендуя зачислить Тургенева в исторический класс (рассматривалась даже идея, чтобы тот уже в Гёттингене мог получать жалование адъюнкта Академии). «Немецкий мечтатель рекомендует русского дворянина в профессора», — так охарактеризовал эту ситуацию историк В. М. Истрин[449]. Действительно, странность этого положения для России была очевидна, прежде всего потому, что на профессорских и академических кафедрах в XVIII — начале XIX в. практически отсутствовали дворяне. И, конечно, выбор такой карьеры для сына был немедленно отклонен его отцом И. П. Тургеневым, быть может, не вопреки, а именно благодаря тому, что тот имел опыт управления Московским университетом и знал особенности жизни ученой корпорации. Несмотря на это, Александр Тургенев еще долго не забывал своей тяги к истории и, уже вернувшись в Россию, в течение некоторого времени служил в роли своего рода «научного посредника» между Шлёцером и Карамзиным[450].

Еще одно «напутствие» от Шлёцера принять профессорскую кафедру в России получил А. М. Гусятников. После письменного отзыва о нем Шлёцера (представленного, по-видимому, через Гейма в Московский университет), с согласия попечителя М. Н. Муравьева Гусятникова заочно и даже без собственного ведома возвели в Москве в доктора философии, чтобы облегчить ему восхождение по ступеням ученой карьеры — случай едва ли не уникальный в истории российского высшего образования! Однако молодой человек не захотел воспользоваться плодами усилий своих наставников и отказался от профессуры, написав в ответ на эту новость Гейму: «Вы знаете, что я занимался не как ученый, ex propero; а как охотник, и любитель уединенной жизни. Мне Шлёцер неоднократно и словесно и письменно представлял пуститься в ученой сагпеге, но я всегда отклонял. Скромная и тихая жизнь образованного человека была всегда любезным предметом моему сердцу; напротив же того узнав большую часть каверз и интриг ученых по Германии, я отнюдь не считаю их положение завидливым, с какими бы оное выгодами и славою сопряжено не было»[451].

Из писем Гусятникова видно, что столь же радушно его и других русских студентов принимали не только у Шлёцера, но и в остальных домах гёттингенских профессоров. К ним относился, например, дом профессора Кристофа Мейнерса, в начале XIX в. — проректора университета, который принадлежал к высшему гёттингенскому обществу, давал обеды и званые вечера, присутствием на которых Гусятников не замедлил похвастаться перед Геймом. И здесь он нашел искреннюю симпатию к его родной стране. «Мейнерс — также один из тех ученых, которые увлеченно изучают Россию в географическом и этнографическом отношении, — писал Гусятников в Москву. — Он проявлял величайший интерес, когда я ему рассказывал о нашем образе жизни, продовольствии, способах его подвоза, богатстве и изобилии всего в России»[452].

Чувство национальной гордости, которое часто испытывали русские студенты в Гёттингене, подкреплялось и упоминаниями о недавних военных успехах России. Так, профессор всеобщей истории А. Геерен, рассказывая о победах Суворова в Италии, назвал его «русским Ганнибалом». «Товарищи оглянулись на меня, — пишет Александр Тургенев, — русское мое сердце трепетало от радости, и я гордился именем Русского». Как и многие в Европе того времени, Геерен был страстным поклонником русского полководца: в его научной коллекции редкостей находился кошелек Суворова, бывший с ним под Измаилом, и профессор охотно демонстрировал его на лекциях студентам. В кабинете Геерена, по рассказу Тургенева, среди немногих портретов было изображение Петра I[453]. Еще один гёттингенский профессор этих лет, специалист в области истории статистики европейских государств Г. Грельман был также увлечен фигурой Петра Великого и даже вел особый курс лекций, посвященный жизни русского царя.

Русские студенты начала XIX века четко осознавали все новые положительные качества, благодаря которым Гёттингенский университет выделялся среди всех остальных немецких университетов с их средневековыми пережитками, т. е. те черты, которые впоследствии войдут в облик «классического немецкого университета». Эти преимущества — изобилие профессоров и богатый выбор предметов и курсов, обеспечение ученых всем необходимым для научной работы и т. д. — подробно перечислял в своем письме в январе 1803 г. И. А. Двигубский: «Что касается до здешнего университета, то он по справедливости считается первым в Германии. Теперь в нем 83 Профессора, из которых 52 пользуются королевским жалованием. Некоторые из них получают более 2000 рублей, считая нашими деньгами, а другие менее, но менее 500 рублей никто не получает. Сверх того, всякий из них получает за свои лекции от каждого студента так называемое Honorarium от 8 до 16 рублей и более за полгода: и кто лучше преподает свои уроки, у того и студентов больше; ибо здесь несколько Профессоров читают одну и ту же часть. В здешней Библиотеке считает более 200000 книг; в том числе очень много русских, которые присылает барон Аш. Все книги расположены по наукам: ими можно пользоваться всем, ибо Библиотека четыре дни в неделю отворяется на один час, а в среду и субботу, зимою на два часа, а летом на три: для чего при ней кроме Библиотекаря и Суббиблиотекаря определены 6 кустусов, которые в назначенные часы должны быть в Библиотеке для выдачи книг, которые можно и домой брать, выключая большие периодические сочинения и дорогие картины». Дальше Двигубский переходит к описанию кабинета натуральной истории, химической и физической лаборатории, ботанического сада, обсерватории и повивального дома[454].

Общее восхищение устройством Гёттингенского университета давало в то же время возможность студентам делать и очень точные конкретные замечания по ходу реформ народного просвещения в России, за которым они очень внимательно наблюдали, ловя каждую новость из приходивших к ним газет. Так, направление преобразования российских университетов, обозначившееся после принятия в России в начале 1803 г. Предварительных правил народного просвещения, далеко не во всем устраивало Александра Тургенева. Интересно при этом, как он противопоставлял немецкие и гёттингенские образцы, говоря о намеченной перемене в управлении Московским университетом (когда вместо прежнего директора встанет ректор, избираемый из профессоров): «Очень больно, если он будет образован на немецкий манер. У нас, кажется, совсем нельзя без Директора. Здесь Проректор совсем не то, что у нас должен быть директор; он не имеет никакой власти над учащими и не входит ни в экономическую часть Университета, ни в ученую, а только смотрит за поведением студентов. Должность же нашей канцелярии и Директора исправляет здесь Ганноверское правление; оно выписывает Профессоров и распределяет им жалование»[455]. Таким образом, опыт обучения в Гёттингене позволил Тургеневу сразу же распознать недостатки в готовившемся университетском Уставе 1804 г., которые будут постепенно устраняться уже в 1830-х гг., в ходе последующих реформ Уварова, стремившихся приблизить облик российских университетов к классической гумбольдтовской модели[456].