Убийственные болоньезе - Нина Демина

– Утром? – удивленно вскинул брови Айвазян. – О нет, Роман Израилевич, пожалуй, откажусь.

– А вот я не откажусь, Давид, организуй, – приказал Бернс и закрыл двери своего кабинета.

Девушка-секретарь засуетилась, выполняя приказания генерального продюсера.

Зазвенели кофейные чашки, запахло кофе и свеженарезанным лимоном. Давид прислушивался к звукам, доносящимся из кабинета, ожидая бури, урагана или вовсе ядерного взрыва. Но ничего слышно не было, лишь из полуоткрытого окна доносился громкий разговор Айвазяновской охраны. Давид закрыл окно. Прислушался снова.

Вроде тихо. Может, обойдется, может, не по душу своего сыночка приехал Айвазян, снова зародилась надежда у Давида. Но как она зародилась, так она и умерла, только лишь раскрылись двери дядюшкиного кабинета.

С помертвелым лицом, со склоненной в знак вины головой, Роман Бернс не был похож на самого себя, уверенного и жесткого руководителя. Сейчас он был похож на свой собственный труп. Айвазян не прощаясь, вышел из приемной, через минуту послышались гортанные команды, охрана рассредоточилась по машинам и кавалькада двинулась со двора продюсерского центра "Венус".

Наблюдая эту сцену в окно приемной, Давиду было безумно жаль своего старого дядю, отчасти и он являлся виной его незавидного положения, но жалость оказалась краткой, только лишь вспомнил он разбросанные по трассе фрагменты некогда шикарного Лэнд Ровера Виктора Павлова. Давид сжал кулаки, глубоко вздохнул и направился в кабинет Бернса, узнать, что же все-таки произошло между бывшими друзьями.

Бернс сидел за своим столом, обхватив голову руками. Перед ним стоял бокал с коньяком, нетронутые чашки с кофе, в пепельнице еще дымилась Айвазяновская сигара.

– Роман Израилевич, – окликнул его референт, – дядя…

– А? Это ты Давид, – Бернс помотал головой, бездумно взял бокал и полностью опрокинул его в рот. Хорошая порция коньяка не вызвала никаких эмоций, Бернс снова обхватил голову руками.

– Дядя, чем я могу вам помочь? – спросил Давид.

– Эх, ничем нельзя помочь старому Бернсу. Большая ошибка, требует больших затрат…

– Затрат? Вы из-за денег так расстроились?

– Если б только деньги, потерять уважение Арташеза, это больше, чем деньги, это власть сын мой. И вот, поди ж ты, на старости лет, опростоволосился старый волк Роман Бернс, поддался на уговоры, и на чьи? Девки, шлюхи подзаборной!

– Роман Израилевич, это вы о Тине Андреевне?

– О ней, сынок. Что, коробит? Она о нас не подумала, только о своем удовольствии.

Арташез говорит, Гоги ему звонил, сказал с девушкой он, дело молодое у них, возвращаться не думает, пока что… И что за девушка, спросил у меня Арташез, кого ты привел в мой дом, с сыном моим познакомил? Говорит, "ради тебя и племянника твоего эта дрянь переступила мой порог". Что я ему мог сказать? Не знал, что она такая дешевка? Весь город знает, а я не знал?! Не хочет, чтобы имя его сына было связано с женщиной, на чьи прелести любуется все мужское население нашей страны. Мне бы лестно было в ином случае, но не в этом… Искать их велел, из-под земли достать, не достану – центр мой ему за нанесенный моральный вред отойдет. Бумаг я не подписал, но завтра подпишу, никуда мне дураку не деться.

Давид молча слушал жалобы Бернса, думая о том, что если орлы Айвазяна возьмутся за поиски Тины, придется плохо, очень плохо.

– Дядя, позвоните Айвазяну, просите трое суток, с условием не подключать его бойцов. Мыслишка у меня есть одна…

– Какая мыслишка?

– Доверьтесь мне. Три дня.

– Не знаю, пойдет ли Арташез на такие условия?

– Ну, а как он раньше нас Тину Андреевну с Георгием отыщет? Чем расплачиваться будете, а? Подозреваю, что ваш друг имеет определенную цель, завладеть вашим центром, а так мы хоть трое суток выторгуем! Звоните, дядя, звоните! И подписывайте только с этим условием!

– Без ножа вы меня режете… – завел знакомую песню Бернс, но уже набирал номер Айвазяновского особняка. Давид прослушал весь разговор, одобрительно кивая время от времени, дядюшка умел торговаться, надо отдать ему должное. Собрав расстроенного Бернса в нотариальную контору, Давид направился в павильон, где снимались заключительные сцены "Войны и мира" знаменитого Федора Клюкина.

Иван Дряблов готовился к следующей сцене, похожая на медсестру девушка-гример стояла перед ним в коротеньком белом халатике, руки Ивана ощупывали ее худенькие, как у цыпленка, бедра. "Сестричка" хихикала, щекотала лоб Ивана кисточкой и прикасалась к его ноздрям бежевым спонжем. На звон дверного колокольчика никто не отреагировал и Давид еще минуты три наслаждался переливами смеха и шутливыми тычками.

– Генеральная репетиция? – наконец спросил он, значительно посматривая на часы.

– Ой! – гримерша вскочила с Ваниных колен, и, собрав свои банки-склянки, выпорхнула из гримерной.

Иван вздохнул, сердце подсказывало, что племянничек заявился не просто так.

– Девка скучает, а мне тонус необходим. И чего такого? Нельзя, что ли?

– Да на здоровье! Ты мне только скажи где Тина Андреевна и можешь развлекать кого угодно.

Хоть и был Иван актером, но врать не умел. Выдавали его бегающие глазки и стыдливый румянец. Давид сразу обратил внимание на эту его особенность, подозрения закрались в первый же день пропажи Тины, и теперь он был полон решительности вытряхнуть из Дряблова всю правду.

– Сразу скажу тебе, Иван, все, в чем ты признаешься мне, останется между нами.

Давил прошелся по гримерной, и резко повернувшись к Ивану продолжил:

– Мой дядя в затруднительном положении, я ему помогаю, но преследую при этом немного другие цели, и до недавнего времени Тина Андреевна была моим единомышленником и другом, до тех пор, пока она не пропала…

Иван сделал попытку привстать со стула, и открыл было рот.

– Молчи, – остановил его Давид. – Я договорю. Уверен, что ты знаешь, где она и Айвазян-младший. Мне лишь надо переговорить с ней. Сейчас не отвечай. Я приду через час, поверь, твое будущее, ее, да и мое тоже зависит от твоего решения.

Думай, Ваня.

Давид вышел из гримерной и занял наблюдательный пункт, присмотренный заранее.

Долго ждать не пришлось, дверь гримерки распахнулась, и Иван спешно покинул киностудию, на ходу застегивая дубленку. Давид усмехнулся и мысленно пожелал удачи дурбинским ребятам.

Ей снились туфли: вечерние, на тончайших шпильках, босоножки, с ремешками и стразами, яркие, восточные сандалии и классические черные лодочки. Она озадачилась выбором, в глазах рябило от такой красоты и изобилия, но выбрала практичные, замшевые, на устойчивой танкетке. Непременно примерить! Туфли с виду новые, но пыльные, словно хранили их без коробки, придется почистить. И тут она совершила преступление, сунула туфельку под воду и стала ожесточенно тереть жесткой щеткой. Варварство! Замша размокла и разъехалась в пальцах, как промокашка от чернильного пятна, а она продолжала тереть, хоть и понимала, что безнадежно испортила туфли.