Аэроплан для победителя - Дарья Плещеева

Лабрюйер понял: он распоряжался агентом, как в старое доброе время, когда служил в сыскной полиции, отсюда и вопрос.

— Я еще не решил точно. Вперед, Фирст.

Из ипподромных ворот выехала кавалькада — семеро всадников, в их числе красавчик и дорогая шлюха. Они направились к переезду. Лабрюйер догадался — хотят, минуя Анненхоф и Дамменхоф, выехать в Клейстский лес, где замечательные холмы и тропинки. Кататься там — одно удовольствие, можно доехать до Клейстенхофа и провести пару часов на свежем воздухе с пользой для здоровья…

Сам он был к лошадям равнодушен — да и вообще к животным. Вконец обнаглевшие белки, которых прикармливали дачники, его даже раздражали. Как можно целый час бродить по пляжу и кидать чайкам кусочки хлеба — он не понимал. Идеальная фауна штранда в его понимании была исключительно жареной или копченой. Правда, дважды в жизни он садился в седло: один раз вместе с приятелями попал в гости на мызу к какому-то страстному коневоду, другой — ведя следствие о поджогах под Венденом, не имел другой возможности доехать до железнодорожной станции.

Красавец-всадник ехал последним и с высоты седла, к которой прибавлялся его немалый рост, очень внимательно посмотрел на Лабрюйера. Взгляды встретились.

Очень это Лабрюйеру не понравилось. Всадник словно спрашивал: что тут у вас стряслось, плебеи? Но затевать ссору было бы нелепо. Кавалькада шагом удалилась, всадники ехали попарно, подозрительный красавчик — замыкающим. Он обернулся, потом послал коня вперед и возглавил кавалькаду.

— А если их увезли на верховых лошадях? — спросил Лабрюйер. — Тогда это может быть тропка вдоль железной дороги…

— Это может быть что угодно, — сказал Фирст. — Так я еду?

— Да, и поскорее. А я пойду искать следы на тропке. Там земля убитая — возможно, отпечатались подковы.

Безмолвно выругав себя за то, что не прихватил револьвер, Лабрюйер пошел искать за кустами ту самую тропку, которой пользовались пешеходы и велосипедисты.

Железнодорожное полотно было на невысокой насыпи, поросшей неизвестными Лабрюйеру кустами. И первое, что он обнаружил, — несколько кустов было вырвано с корнем, у других — сломаны и ободраны ветки. Листья еще не завяли — значит, сражение с кустами произошло недавно.

Но воевала не лошадь — следов подков не обнаружилось. Хотя земля уже стала каменной плотности, на ней разве что очень острой лопатой можно было оставить какие-то знаки…

Лабрюйер исследовал траву по обе стороны тропинки. Трава не была примята, никаких следов драки не обнаружилось.

Он поворошил тростью окрестные заросли — заметных невооруженным глазом улик не было.

Тогда он стал выстраивать версию с другого конца.

Кому понадобилось похищать старушку?

Для Енисеева-Дитрихса это имело смысл раньше — пока она его не опознала. Теперь-то уж чего суетиться? Но, возможно, фрау, которая жила с ним в одном городишке, знала что-то опасное и могла поведать Линдеру.

Если Енисеев или его сообщник-почтальон, что вернее, следили за актерскими дачами, то что они увидели? Аякс Локридский с утра сажает фрау в «Руссо-Балт» и куда-то везет. Значит, надо преследовать? Преследования не было. Разве что…

Разве что они сели в поезд…

Но, чтобы сесть в поезд и выйти в Солитюд, они должны были знать, что Лабрюйер собрался на ипподром. Как, как они это узнали?..

Лабрюйер хотел почесать в затылке. Но в нос ему ударил тошнотворный запах.

Это пахла его собственная правая рука, в которой он совсем недолго держал банку Авотинга.

Глава двадцать шестая

Алеша Николев за свою недолгую жизнь ревновал трех женщин: гувернантку младшей сестры, которая имела жениха — армейского штабс-капитана, Машеньку Попову — дочь директора гимназии, где он учился, и Асю Костаниди, соседку с третьего этажа. Гувернантка жила в Алешиной семье, они постоянно сталкивались, соприкасались то руками, то плечами, и это его сильно волновало. За Машенькой увивались все гимназисты старших классов — там было к кому ревновать, каждую неделю являлся новый кандидат. Ася, молодая жена пожилого мужа, скучающая во время его деловых поездок безмерно, обратила было внимание на высокого и стройного юношу, завела дружбу со всей семьей, но Алешина бабушка прекрасно сообразила, что означают такие визиты, и сумела отвадить искательницу приключений. Тогда Ася завела поклонника — молодого дантиста, к которому можно было ходить в любое время суток под предлогом нестерпимой зубной боли. Бабушка и мать обсуждали как-то этот роман, не зная, что Алеша слышит все комментарии. Приступ ревности был отчаянный — Алеша даже узнавал, какими ядами пользуются жертвы несчастной любви, чтобы все получилось, как в театре, быстро и красиво. Но Ася поменяла любовника и тем самым вызвала у Алеши яростное презрение. Он сказал себе, что из-за таких женщин не травятся и не стреляются, даже не уезжают в действующую армию искать героической смерти.

Собственно, это и было одной из причин бегства в театр. Алеша хотел, чтобы однажды постаревшая Ася пришла на спектакль в Александринку, в котором он, артист императорских театров Николев, играет если не Гамлета, то хоть Отелло. И чтобы она, видя, как толпы красавиц ждут его у входа, поняла свою роковую ошибку и всю ночь рыдала на крыльце его особняка.

Путь в Александринку пролегал через труппу Кокшарова.

Сперва у него с Танюшей сложились приятельские отношения. Их в труппе было двое совсем молодых — не влюбляться же на этом основании. Но когда ловкая Танюша закружила Николеву голову — проснулась ревность.

Он очень смутно представлял себе супружескую жизнь. Она ему мерещилась в виде спальни, роскошно убранной и с каким-нибудь устройством, подающим завтрак, обед, ужин и, по требованию, самовар. Но, во-первых, у него этой спальни не было, а во-вторых — Танюша туда не торопилась. Она могла говорить только об аэропланах, о Зверевой, о летной школе.

Немудрено, что Алеша забеспокоился: в Зверевой ли дело?

Ревность научила его уму-разуму. Забравшись к супруге в башенку, он не стал приставать с нежностями — ему важнее было увязаться за Танюшей на ипподром и посмотреть, нет ли там молодого красавца-авиатора, успевшего стать ее любовником. Может статься, такой красавец есть, он или женат, или какой-нибудь иноверец, с которым она, православная, не может повенчаться, и потому в формальные мужья выбран простофиля Николев?

Все-таки Алеша нахватался актерского мастерства — Танюше и на ум не взбрело, что супруг выстроил интригу. Она так хотела летать, что Алешин интерес к аэропланам восприняла как должное: двадцатый век же, все хотят летать!