Бродяга, Плутовка и Аристократ - Александр Фарсов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он заснул. Проснулся через несколько часов, переполненный ужасом. Нейт умер. Искреннее желание исчезнуть, запрятало его сознание глубоко в себя. Вместе с памятью, он канул в небытие. И в тот момент родилась новая личность, которая не понимала, что оно такое и где находится. Она стало такой не сразу. Прошлые припадки амнезии были другими. Они были короче. Эта же продлилась несколько месяцев. За это время личность успела осознать себя как «я», обрести индивидуальность. Это и был тот самый новый Нейт. Эта личность пряталась в страхе от тьмы, что окружала её. Она не знала, что происходит и была уверена, что так и должна существовать. Мир вокруг Нейта был ужасным местом, и он его боялся. И чтобы хоть как-то выжить он решил жить с единственным доступным ему чувством, чувством всепроникающего страха действительности. Личность выросла в нём, мариновалась долгие месяцы, прежде чем постичь отчаяние в полной мере. Болезнь прогрессировала и без желания оригинального Нейта, поэтому потери памяти при таком стрессе лишь продолжались. И в один момент появился ещё один — Натан. Он также, как и первый, прошёл через все стадии отчаяния, только вот вместо страха он выбрал гнев. Он пожирал его и одновременно с этим делал сильнее. Всем сердцем Натан ненавидел эту темноту, ненавидел второе сознание, которое отчетливо ощущал внутри себя.
Так и родились Нейтан и Натан.
Две стороны сознания настоящего бродяги: страх и трепет перед миром, что приносит боль; и гнев, желание уничтожить его, которое таилось в подсознании. Эти два чувства Нейт отрицал в себе, не воспринимал, как часть себя самого. Поэтому они развились только так, когда истинное сознание покинуло тело.
Однажды два сознания пересеклись. Это стало отправной точкой для них. Они избавились от одиночества, нашли утешение друг в друге. Ощущать ущербность другого. Это избавляет от мук собственной никчёмности.
«Я не один такой, нас как минимум двое».
Так продолжалось ещё 12 месяцев.
Вместе с упадком Нейта, угасал и сам Гильмеш. Муки совести убивали его. Он понемногу придался духовному разложению. И спустя столько времени эта гниль поразила его окончательно. Ученый всё чаще засиживался в кабинете, где вёл дневник. Свою единственную отдушину. По началу оформлять бесконечный поток мыслей в слог ему помогало. Но чем больше он занимался дневником, тем меньше он получал от него успокоение. Напротив, собственное «я» начинало его раздражать. И чтобы хоть как-то вывести душу из смятения, сначала он подсел на алкоголь, а после и на мо́рфей — «популярный» наркотик на просторах государства. Пустая обойма шприц-пистолета уже лежала на его столе. Совсем недавно он принял очередную дозу.
«Что я только делаю? — писал Гильмеш на последней странице дневника. — Я убиваю ни в чем неповинное дитя и оправдываю это великой целью. Пустышкой. Иллюзией. Потребностью утешить эго. Даже желание вылечить Нейта не более чем уловка. Уловка, чтобы не дать осознать свою чудовищность. Да Святая Душа, я оправдываю свой поступок любовью к тебе, Марта. Даже тебя я приобщил к этому ужасу. Я прямо-таки представляю, как твоя душа сквернеет в Единой Душе. И всё из-за меня. Я скверен. И такие, как я, умерев, разрушат стройный поток душ. И никакой добродетельной душе не очистить меня. Даже если всё благо пророка вознамерится вернуть мою души к своей цели, то у него не получится. Нужно это прекращать. Закончить всё. Я больше не могу это терпеть. Не знаю, что это. Советь, позывы души или что иное. Но вместе с этим мальчиком, умираю и я сам. Я уничтожил его, думал, что после всего он сможет вернуться в общество нормальным. Но как я ошибался. У него не получится, эти четыре года сломали его. Он страдает. Нужно избавить его от мучений, сделать хоть какой-то благой поступок по отношению к нему…».
Словно очнувшись ото сна, он в буйстве принялся уничтожать все свои записи. Он достал горелку и сжёг дневник, где последние страницы были исписаны кривым, болезненным подчерком. Но сквозь пламя виднелась одна из первых записей: «Сегодня чудесный день, сегодня наша годовщина. Марта подарила мне этот дневник, сказав, что хочет, чтобы я записывал сюда все мысли, которые придут мне в голову. Особенно радует вступительная надпись, написанная её нежной рукой: “Для философа № 1, для самого добродетельного человека во всей Артеи, для моего Коли”».
— Николай? — обратился Гамлет, придя на шум и дым. — Что Вы делаете? ПРЕКРАТИТЕ!
— ЭТО БОЛЬШЕ НЕ МОЖЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ, ГАМЛЕТ! НУЖНО ВСЁ ПРЕКРАТИТЬ! ЭТО ВСЁ БЕССМЫСЛЕННО!
Гильмеш вопил посреди пламени, в котором сгорали все его труды. Гамлет выбил горелку из его рук и начал тормошить его, пытаясь привести в чувства. Но ученый словно пребывал в беспамятстве.
— Но как же истина?! — выкрикнул он, туша пожар.
— Её нет… Ничего нет… ВОТ КАКОВА ИСТИНА! Нейт с самого начала дал мне её, а я не воспринял. Я БОЛЬШЕ НЕ МОГУ ЭТО ТЕРПЕТЬ!
Он отбросил Гамлета и ломанулся в лабораторию с камерой. Там он продолжил крушить аппаратуру. Шамиль пытался его остановить, но Гильмеш был неумолим. Безумие охватило его. Он уже долгое время окутывался этим чувством, пропитывался им, и вот оно решило выйти. Это и неудивительно. Постоянные муки совести, сомнения и рефлексия. Вот они ингредиенты для безумца. Гильмеш один из умнейших людей в государстве, если не умнейший, и его размышления неизбежно привели его к себе нынешнему. Много знать и много думать всегда приводят лишь к горячи. А его одержимость и неудачи подсластили и так шаткую психику.
«Безумие — это точное повторение одного и того же действия. Раз за разом, в надежде на изменение»
— Нужно избавить этого ребенка от страданий! — вопил он. — Он этого не заслуживает! Я ошибался, Гамлет!
Гильмеш открыл камеру, впервые впустив туда свет.
«Ты слышишь?! Это что звук? Свет? Ты чувствуешь?»
— Да… чувствую, — произнес другой, и мурашки пробежались по его телу.
— Прости меня мальчик мой. Я не хотел, чтобы всё так закончилось…
