Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

В самой Скандинавии, откуда было заимствовано слово гридь, военные слуги правителя и назывались иначе, и, если не считать «империи» Кнуда Великого, не достигли такой численности и такого значения, чтобы их можно было назвать «большими дружинами» в том специальном смысле, который вкладывал в это выражение Граус. Слово húskarl, которым обозначались в Англии воины Кнуда, наверняка, звучало в речи тех скандинавов, которые оказывались или жили в Восточной Европе[708]. Трудно сказать, почему для обозначения княжеской дружины было заимствовано в древнерусский язык не оно, а слово grið. Возможно, потому, что húskarl вошло в употребление позже, чем grið. Возможно, дело в том, что для húskarl в славянских языках было более точное соответствие – отрок.

На Руси кризис «трибутарной системы» не был столь ярко выражен, как, например, в Польше или Чехии, в частности, видимо, потому, что размеры и ресурсы «империи Рюриковичей» были сравнительно больше и процесс «окняжения» слабо освоенных территорий продолжался и в XI в., и позднее. Киевские князья могли содержать сравнительно многочисленные корпуса собственных военных слуг вплоть до конца XI в. Причиной падения значения этих корпусов были, видимо, не столько исчерпание «сверх доходов» (хотя с прекращением походов на Византию и изменениями в торговых путях и конъюнктуре эти доходы должны были понизиться), сколько подъём могущества знати (боярства) и рост локальных центров производства и перераспределения ресурсов. Именно в столкновении со знатью обозначается кризис этих княжеских корпусов, как показывает сопоставительный анализ статьи ПВЛ под 6601 (1093) г. и «Предисловия к НС» – текстов, принадлежащих одной руке и одному кругу идей.

Но несмотря на эту задержку в распаде «трибутарной системы» развитие древнерусских земель-княжеств в домонгольский период шло, похоже, в целом по путям близким к тем, которые предполагаются «среднеевропейской моделью». В литературе уже обращалось внимание на аналогии между «среднеевропейскими» странами (Польша, Чехия, Венгрия) и Русью в некоторых сущностных элементах этой модели – например, в «служебной организации»[709]. Но процесс повышения военно-политического значения знати, вытесняющей «большую дружину», был тоже общим для этих стран. Древнерусские материалы ярко обнаруживают эту общность и даже позволяют уточнить детали этого процесса по сравнению с тем, как его представляют обычно чешские и польские историки.

Сначала на примере венгерских «iobagiones castri», а затем прослеживая эволюцию древнерусского термина гридь и упоминания княжеских отроков и оружников в XII–XIII вв., я пытался показать, что «большая дружина» не исчезла полностью и бесследно с прекращением грабительских походов и внешних завоеваний, а трансформировалась и в преобразованном виде продолжала существовать какое-то время рядом с теми элементами, которые составляют «среднеевропейскую модель». Её наследниками в XII – первой половине XIII в. можно, вероятно, считать немногочисленные (в несколько десятков человек) объединения военных слуг в непосредственном окружении правителя, но главный её «осколок» – это гарнизоны (по отдельности тоже, видимо, немногочисленные), размещённые в укреплённых пунктах для защиты подвластной территории. Содержались эти объединения уже не только и даже, возможно, не столько за счёт денежного жалованья, сколько благодаря продуктам и услугам «служебной организации» и земельным дачам. Они составляли некоторый противовес знати, но всё-таки в военном отношении имели более или менее второстепенное значение, что́ хорошо выражено их обозначением в чешских источниках – milites secundí ordínís («военные второго разряда»). После середины XIII в. эти воины как в странах центрально-восточной Европы, так и, видимо, на Руси вливаются в низшие слои знати.

В порядке гипотезы, требующей ещё проверки, можно выдвинуть предположение, что и исчезновение гридьбы не было концом «большой дружины» в русской истории или, по крайней мере, не была забыта сама система, когда правитель резко выделял в военном и политическом отношениях корпус военных слуг, существующих за его счёт и лично ему подчинённых. Такое предположение возникает, если задуматься над сутью того, что представляла собой знаменитая опричнина Ивана Грозного. Согласно списку царского «двора» 1573 г., исследованному Д. Н. Алыпицем, «дворовое» (опричное) войско состояло из 654 человек – это были собственно воины, состоявшие на жалованье (от обычных пяти до, в исключительных случаях, пятидесяти рублей в год). Кроме них, в состав «дворовых» Ивана входили 1200 человек «специалистов» и «обслуживающего персонала», распределённых по четырём приказам – Бронному, Конюшенному, Сытному и Постельному, которые должны были обеспечить воинам, соответственно, вооружение, коней, продовольствие и проживание[710]. И количество людей, задействованных в опричной «дружине» Ивана Грозного, и система их содержания, и даже размер окладов (ср. 5 гривен и 5 рублей!) – всё это обнаруживает просто поразительные параллели с древней «большой дружиной», дополненной «служебной организацией». На этом фоне тот хорошо известный факт, что в опричнину были взяты высокодоходные города и области и в первую очередь места разработки соли (в частности, та же Старая Русса), служит уже лишь дополнительным штрихом к общей картине совпадений. В сущности, речь идёт о наиболее простом и доступном для правителя способе усиления своей власти – взять на своё обеспечение воинов, которые служат послушным инструментом осуществления его воли. Но достойно всяческого внимания и удивления, что в Московском государстве второй половины XVI в. этот механизм функционирует в формах, детально соответствующих тем, какие фиксируются источниками Х-ХIII вв.

Глава IV

Знать: бояре

Большая дружина» (или её части и «осколки») была важным элементом элиты древнерусского общества, но не единственным и даже не важнейшим. Это были люди подчинённые князю и напрямую зависимые от него; они были его наиболее послушным и надёжным инструментом власти. Однако, власть средневековых правителей никогда не была и не могла быть абсолютной. И той силой, с которой им приходилось считаться прежде всего, была знать.

Как можно было заметить из уже разобранных выше данных, на Руси знать постоянно присутствует в непосредственной близости правителя (князя). Если «большая дружина» распадается и трансформируется, то могущество знати, напротив, на протяжении всего домонгольского периода только усиливается. В этом согласны практически все исследователи древнерусской истории при всех различиях в оценках роли и социального облика древнерусской элиты.

Вне всякого сомнения, знать и княжеские военные слуги постоянно находились во взаимодействии, а может быть, даже и взаимопроникновении. В источниках как будто удаётся разглядеть отражение некоего противостояния между ними (критика людей на княжеском жалованье составителем НС), но судя по всему, это противостояние приходится – не случайным образом, естественно, – только на момент кризиса и распада «большой дружины». Но знать взаимодействовала и с другими социальными группами.

Задача нижеследующего исследования– понять, кто собственно составлял знать как социальный слой или класс на разных этапах развития древнерусского общества и в какой связи её представители находились с другими общественными элементами. Разные суждения, существующие по этой проблеме в историографии, обусловлены во многом разным пониманием слова бо(л)ярин, смысл которого ясен и бесспорен только для относительно более позднего времени, то есть с XII в. («представитель высшего слоя древнерусского общества»), но не для X–XI вв. Путеводной нитью исследования, как и в случаях с дружиной и гридью, будут упоминания этого слова.

В то же время это исследование выходит далеко за рамки терминологического анализа. Исторические оценки не могут обойти вниманием, прежде всего, важнейший вопрос, что именно сообщало человеку статус знатного, то есть какие факторы и критерии выделяли «сливки общества» из остальной массы людей – богатство, землевладение, юридический статус, исполнение функций публичных суда и управления и т. д. В домонгольское время фиксируется в ряде случаев фактическая преемственность в принадлежности к боярству представителей одного рода[711], но неясным остаётся, насколько всеобщей и юридически обоснованной была эта преемственность (наследственность) и когда она сложилась, а с другой стороны– насколько закрыт был этот слой и каковы были факторы, которые влияли на ротацию и мобильность в нём.

В источниках, относящихся ко времени до начала XII в., данные о представителях знати скуднее и менее определённы, и простор для исторических гипотез и построений открывается значительно больший, чем относительно более позднего времени. Интерпретация этих данных сильнее зависит от общих представлений или концепций тех или иных авторов. Дело осложняется тем, что бояре упоминаются лишь мельком в главном законодательном памятнике Древней Руси – «Русской Правде» (и только в более поздней «Пространной редакции») – и судить о содержании соответствующего слова приходится по литературным памятникам. При этом именно в древнейший период слово бо(л)ярин было далеко не единственным обозначением людей, выдающихся в социальном, политическом или экономическом плане, и его соотношение с этими обозначениями, а значит, и с той реальностью, которая за ними стояла, может оцениваться очень по-разному.