Бояре, отроки, дружины. Военно-политическая элита Руси в X–XI веках - Петр Стефанович

Для полноты картины распространения слова бо(л)ярин в древнейшей церковнославянской письменности стоит отметить, что оно несколько раз упоминается в двух памятниках древнечешской литературы XI в. – во «Втором старославянском Житии св. Вячеслава» («Легенде Никольского») и «Беседах на Евангелие» Григория Двоеслова. Об этих памятниках уже говорилось выше, отмечалась как наиболее вероятная их принадлежность переводческой школе Сазавского монастыря и указывалось, что появление как слова дружина, так и слова бо(л)ярин в этих текстах надо объяснять заимствованием из церковнославянской литературы, распространённой на Руси и в Болгарии (с. 174).

Во 2-м Житии Вячеслава, которое, напомню, представляет собой, в основном, перевод латинского жития пера мантуанского епископа Гумпольда, два из трёх раз употребления слова приходятся на куски текста, не имеющие параллели в латинском оригинале, а в одном случае переводят латинское «milites»[749]. Во всех случаях речь идёт о знати в окружении Вячеслава. В «Беседах» по словоуказателю А. И. Соболевского отмечаются два случая употребления слова бо(л)ярин. В одном из них слово переводит латинское dives («богатый»), а в другом выражение «кто иже мѣсто болярьствия дьржит» соответствует латинскому «qui locum tenet» (речь идёт о должностных лицах)[750]. Таким образом, боярин здесь выступает представителем элиты, которая отличается богатством и имеет непосредственное отношение к исправлению государственных должностей.

В сербохорватском языке слово боярин существует как обозначение члена высшего слоя или сословия общества, знатного и богатого человека. В таком общем значении слово употреблялось в Сербии, Зете и Боснии в XII–XV вв., но преимущественно в неофициальной письменности. Причины его полного исчезновения из официальной документации Сербского государства с середины XIII в. Е. П. Наумов видел в конфликте Сербии с Болгарским царством, разразившемся в это время (что косвенно может свидетельствовать о происхождении слова или во всяком случае о том, как происхождение понимали в середине XIII в.)[751]. Слово использовалось в сербской церковнославянской письменности конца XII–XIII в., но скорее как «книжно-литературное» понятие общего характера и параллельно с более точной и специфичной местной терминологией (властели, кнезы, воиники и пр.).

Таким образом, этот краткий обзор некоторых упоминаний слова бо(л)ярин в ранних памятниках славянской письменности приводит к двух выводам. Во-первых, хотя слово фиксируется уже в древнейших источниках по истории Руси, есть все основания утверждать, что до попадания на древнерусскую почву оно было в употреблении среди южных славян. Нельзя судить о том, «книжным» было заимствование этого слова на Руси или устно-бытовым. Во всяком случае, если видеть источник заимствования (как наиболее естественный вариант) в древнеболгарском языке, то оба варианты вполне возможны– Русь и Болгарию связывали в IX–XI вв. самые разные контакты. Во-вторых, уже в южнославянских текстах слово выступает во вполне определённом, хотя и довольно широком, значении – могущественного и богатого человека, высокое положение которого характеризуется не авторитетом, укоренённым в традиционной морали, не поддержкой местного общества и не одним только имущественным достатком, а исправлением «государственных» должностей и приобщённостью к власти. Греческие слова, которые оно чаще всего переводит – и (и производные от него). Причём, если первое из них может также переводиться другими словами (вельможа и др.), то для второго альтернативы попадаются крайне редко.

Стоит добавить, что в древнейших памятниках переводной письменности, возникших на Руси, для которых мы располагаем греческими оригиналами, такая манера перевода почти в точности сохраняется. Так, например, слово болярин дважды употребляется в «Изборнике» 1076 г., составитель которого – древнерусский книжник – «подвергал включаемые в сборник тексты стилистической и языковой правке, лишая их подчёркнутой монашеской ригористичности, русифицируя язык, вводя в текст отдельные слова и выражения, отражающие древнерусский быт»[752], и оба раза оно переводит греческое [753].

В переводе «Хроники Георгия Амартола», над которым трудились болгарские книжники на Руси, видимо, в середине – второй половине XI в. (возможно, вместе с переводчиками-носителями древнерусского языка)[754], несколько десятков случаев употребления этого слова, и чаще всего оно переводит греческие слова и . Несколько раз здесь фиксируется выражение «боярский чин» для перевода греческого [755]. Едва ли, конечно, здесь слово чин можно понимать в позднейшем смысле социального ранга (чины Московского государства) – имеется в виду скорее должностной чин. Тем не менее, это выражение показательно – оно подразумевает, что высший правительственный уровень должностных лиц «зарезервирован» именно для бояр. По представлениям переводчика хроники состоять в высшем правительственном органе и решать государственные дела – это дело исключительно боярское, это право бояр и их обязанность.

Эти выводы подтверждают мысль, что слово бо(л)ярин, вне зависимости от его происхождения и попадания в древнерусский язык (как книжного или некнижного заимствования), обозначало в Древней Руси именно знать – высший социальный слой. Именно это значение оно имело в старо– и церковнославянских текстах, созданных в разных славянских странах в X–XI вв. В то же время в этих текстах под боярами понимается знать не «родоплеменного» происхождения и не элита вообще, а люди, приобщённые к высшей политической власти (которую символизирует тот или иной правитель) и облечённые «должностными» полномочиями. В этом смысле справедливым является акцент, который делает А. А. Горский, на том, что древнерусские бояре выступают в источниках вместе с князем носителями «государственного», властного, публично-правового начала. Вместе с тем, никакого специфического «дружинного» характера за словом бо(л)ярин в этих текстах не обнаруживается. Оно может переводить и латинское miles («воин, рыцарь»), и греческое, которым в Византии обозначались представители родовой аристократии, занимавшие места в Сенате.

Знать в договорах руси и греков X в.

Хотя договоры руси игреков X в. стоят в ряду не оригинальных древнерусских, а переводных памятников, но в этом ряду они занимают, конечно, выдающееся место по своему историческому значению. Договоры датируются 911, 944 и 971 гг.[756] и являются первостепенным источником по истории Руси в начальный её период. Их показания чрезвычайно важны для корректировки летописных данных, поскольку восходят ко времени существенно более раннему, чем составление летописи (даже если возводить древнейшие слои начального летописания к первой половине XI в.) и описывают непосредственно реалии древнерусского общества. Договоры являются юридическими документами и по сравнению с летописью представляют собой памятник иного рода и жанра.

По данным, содержащимся в договорах, о тех людях, которые представляли Русь в договорном процессе, – а здесь упоминаются и бояре, – мы можем составить представление о составе её правящей верхушки. Эти данные уже неоднократно исследовались (обзор истории вопроса следует ниже), однако, как представляется, в их интерпретацию можно внести дополнительные штрихи, которые заставляют во многом по-новому смотреть на древнейшую историю Руси и с меньшим доверием воспринимать сведения начального летописания.

В работе с договорами есть свои сложности, главным образом, источниковедческого плана. Но зато показания договора 944 г. – наиболее пространные и интересные в данном случае – можно сравнить с практически современными им свидетельствами о руси в произведениях византийского императора Константина Багрянородного, и получается, что источники независимые друг от друга и совершенно разного характера (актовые и нарративные) дают возможность «перекрёстной» проверки их данных об одном и том же явлении.

Договоры дошли до нас в составе ПВЛ. В разных летописных списках, отразивших ПВЛ в разных видах или редакциях, есть некоторые расхождения и в передаче текстов договоров. Однако эти расхождения касаются отдельных слов и выражений, иногда весьма существенных по смыслу и меняющих содержание той или иной фразы или отрывка, но всё-таки не отрезков текста настолько больших, чтобы можно было говорить о разных редакциях и применительно к договорам. В Н1Лм договоров нет, и это значит, что договоры попали в летопись на этапе пополнения и переработки НС в самом конце XI или в первые полтора-два десятилетия XII в.