Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

Мать вернула взгляд на подавленную, но решившуюся дочь.

— А потом Ваня рассказал мне шёпотом, почему хотел зарезать корову. Это, оказывается, из-за Олеси. Глухов, оказывается, совратил Олесю. А Ваня всё это знал. И он был влюблён в Олесю. А потом я развязывала его, и мы ударились лбами, и вдруг поцеловались, и набросились друг на друга…

Мила крепко зажмурила глаза и сделала над собой усилие.

— Все эти ахи-охи вокруг… Мне было больно. Я, кажется, крикнула. Мы не предохранялись, мам. И у Вани это тоже было первый раз…

Галина Ивановна снова посмотрела на нахмурившегося следователя, спрашивая глазами, при чём здесь он?

— Потом мы целовались до утра. И я придумала ещё одну глупость. Я решила, что Ваня сможет незаметно уйти. Но Рысев заметил, и зачем-то схватил нож, а Певунов Ваню толкнул прямо на этот нож и — представляешь? — убил.

— А! — Галина Ивановна судорожно вдохнула воздух.

— И я была в таком ужасе, мамочка. Я провалялась в постели до обеда. И к вечеру я смогла встать, пошла выносить ведро. И тогда я увидела Евгения Фёдоровича в машине. Я схватилась за него, как за спасительную соломинку. А он оказался спасательным кругом… И я ему всё подробно рассказала, как это произошло.

— Глухов арестован. Я веду расследование, — заговорил Палашов рабочим тоном. — Тело Вани Себрова — в венёвской больнице. У меня есть предположение, что Мила беременна.

В конец растерявшаяся мать только спросила:

— А как же корова?

— А что корова? С ней всё в порядке. Жуёт траву. Может, вам всё-таки выпить? Ну, хоть валерьяночки?

— Да, да… — поднялась Галина Ивановна. — Пойду, накапаю.

Мила тоже вышла, только на балкон. Она открыла фрамугу, но воздух врывался душный и вонючий. Палашов поднялся и вышел за девушкой. Он встал сначала сбоку, но, понаблюдав за невидящим Милиным взглядом, протиснулся между нею и открытым окном. Она тупо посмотрела на него. Он постарался ей улыбнуться.

— Ну, что, Мила Кирюшина? Ты молодец!

— Да. Молодец. Сделала ещё одного человека несчастным.

— Зато одержала маленькую победу.

— Как я устала от этих сражений, — безразлично сказала девушка. — Как я устала от вас!

Это было сказано уже зло. Она в сердцах толкнула его в грудь.

— Разумеется. Третий день вместе… Я бы тоже отдохнул. Потерпи, чуть-чуть осталось. А теперь хватит истерить, и пойдём выводить из нокаута твою маму.

Он небрежно схватил её за руку и повёл вон с балкона.

Когда они вошли на кухню, Галина Ивановна сидела за столом, шевелюра её уже не была в прежнем порядке, на столе стояла бутылка водки, а рядом пустая стопка.

— Беда не является одна, да? — спросила она у входящей молодёжи, а потом, глядя на бутылку: — У меня дома валерьянки нету. Не держим. Да.

Палашов отпустил Милу и оглядел свежевыкрашенный потолок и поклеенные обои. Вот где залило!

— На Милкины художества уходит столько денег! — пожаловалась она бутылке и потянулась, было, за добавкой, но следователь успел выдернуть её прямо из-под руки. — Коту под хвост всё, да?

— Думаю, нет, — ответил мужчина, — но многое зависит от вас.

Он поставил бутылку на подоконник. В это время девушка подошла к матери и бросилась перед ней на колени.

— Мамочка! — Мила обняла мать за талию. — Прости меня!

Она плакала. Галина Ивановна тоже обняла дочь, вздохнула и ласково произнесла:

— Дорогая моя, любимая, да куда я денусь?

Мужчина оставил женщин наедине, усевшись в коридоре на край пуфика, на котором лежала брошенная и забытая Милина сумка. Пусть девочки поплачут и успокоятся. Он поглядел на часы. Без пяти минут три. Надо бы Лашину позвонить. Он выждал минут пять и ступил на порог кухни. Мать с дочкой обнимались стоя. Милиного лица он не увидел, а Галина Ивановна пустила слезу и порозовела.

— Простите, я позвоню с вашего телефона по междугородке? Я денег положу рядом с телефоном.

Галина Ивановна кивнула. И вдруг спросила дочь:

— Как же всё так случилось?

— Галина Ивановна, не заставляйте Милу ещё раз переживать весь этот ад. Вы ещё не единожды услышите эту историю. Сейчас вернусь и поговорим.

Он нашёл телефон в Милиной комнате. Тот стоял на столе среди красок. Следователь припомнил код города и наиграл на кнопочках мелодию телефона следственного отдела. Гудок.

— Да!

— Леонид Аркадьевич, Палашов.

— А, здорóво, Евгений Фёдорыч! Ты где пропал? Хотел уже с собаками искать.

— Я сейчас в Москве.

— Эко тебя занесло! Чего ты там делаешь?

— Завтра утром я как штык на месте. Там и отчитаюсь.

— Пацана твоего уже вскрыли. Нож прошёл насквозь левый желудочек. Двусторонний разрез. Рана, несовместимая с жизнью. Только вот угол раны странный какой-то.

— Разумеется. — А про себя подумал: «Моего! Да уж!» — Это не Глухов его ударил.

— Ага. То-то я говорил, что-то здесь не так.

— Да. Вы правы.

— Ну, давай, резвее возвращайся. А то дел невпроворот. Утром жду у себя. До завтра!

— До встречи!

Евгений Фёдорович вытащил из заднего кармана кошелёк и бросил сторублёвую бумажку на стол рядом с телефоном. Потом он быстро прошёл на кухню и услышал:

— Маше мы обязательно поможем. Я сегодня позвоню папе…

Женщины сидели за обеденным столом. На рабочем столе закипал белый электрический чайник. Перед ними стояли три разноцветных чашки в мелкий белый горошек.

— Спасибо, я позвонил, — перебил мужчина.

— У меня супа нет. Я же не знала, что вы приедете. Так что — чай и бутерброды.

— Буду признателен, — ответил Палашов. — Галина Ивановна, с Милой мы уже об этом говорили, вы должны немедленно записать её к гинекологу. Вам нужна справка для суда. Пусть её посмотрят парочка врачей и дадут заключение. Ну, там, о разрыве девственной плевы и так далее. Они разберутся. Главное, что Себров не подвергался никакому насилию со стороны Милы. И обязательно предупредите их, что вероятна беременность.