Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева

— Подождите! Не отвечайте сразу. Для меня ваш ответ слишком много значит. Я собираюсь избегать её до тех пор, пока мы оба не будем готовы к встрече, кроме, конечно, неизбежных случаев. Например, похороны и суд. Но я постараюсь держаться отстранённо. Я хочу привести её однажды в свой дом и сказать: «Это твой дом». Дом, где ей действительно будет хорошо, и она не пожалеет, что покинула вас ради меня. К тому времени она разберётся в себе, забудет Себрова, родит ребёнка и поймёт, нуждается ли она во мне. Нет, «забыть Себрова» — это громко звучит. Не забыть его, конечно, а открыться для новых отношений.

— А вы не боитесь, что, не видя вас всё это время, она забудет вас и откроется для отношений с кем-нибудь ещё?

— Нет. Я этого не боюсь. Я стреляный воробей. Это тоже хорошо. Я боюсь наломать дров, если сейчас, так не вовремя, затею с Милой какие-то отношения, кроме служебных. Отказываться от неё — стоит мне неимоверных усилий. Меня ещё никогда так не скручивало. Рядом с ней я дурею, глупею и могу что-нибудь начудесить. Вы меня понимаете? Сейчас ничего нельзя, но для меня слово «нельзя», когда касается вашей дочери, — пустой звук. Рядом с нею я за себя не ручаюсь. Поэтому я и хочу отстраниться на время. Чтобы защитить её. Теперь в вашей власти уничтожить меня отказом. Но ведь несколько слов о том, что с вашей дочерью всё в порядке, не составят для вас труда. А для меня это спасительные глотки воздуха, потому что без них я задохнусь.

От таких смелых признаний и откровений Галина Ивановна раскраснелась.

— Ничего себе разговорчики! Меня даже в жар бросило. Я поняла, вы хотите знать, что с Милой всё хорошо.

— Я хочу знать, что она и ребёнок в безопасности. Ещё я хотел бы первым, разумеется, после вас, узнать о рождении.

— А если так случится, что в её жизни всё же появится другой мужчина? Мало ли что.

— Скажите мне об этом без промедлений. Я, вероятно, буду беситься от такой новости, но это уже мои проблемы, которые никак не отразятся на Миле, обещаю. Вы не должны меня щадить и жалеть. А! Вы наверняка хотите больше знать обо мне?

— Разумеется. После таких признаний… Как у вас с личной жизнью? Вы не женаты случайно, нет?

— Нет. Но я жил два месяца с замечательной женщиной, довольно неплохо. Ещё в субботу мы были близки, но теперь я — отрезанный ломоть. Сегодня же вечером, когда вернусь домой, расстанусь с ней. Честно. Не сомневайтесь!

— А если я настрою дочь против вас?

— Ну, что же, если у вас это получится, значит, вы — крутая мать. Мила, конечно, и так вам всё расскажет… Но как мужчина, я хочу быть первым.

— Давайте. У вас откровенно получается.

— Что ж, мои чувства к вашей дочери — это запрещённый удар ниже пояса. Со мной никогда такого не случалось, хотя… чего только со мной не случалось! Я въехал в деревню на машине. Собака выскочила на дорогу. Пришлось остановиться. Непонятное существо с пустым ведром в руках вынырнуло из-за сарая — это Мила, она так странно выглядела… Я спросил, не знает ли она, где можно остановиться на ночлег? Она ответила: у нас, мы вдвоём с мамой. Я и воспользовался случаем, а потом, разобравшись, что к чему, ушёл спать в машину. Она меня оттуда вытащила вся заплаканная и зазвала обратно в дом. Мы с ней легли на одну кровать, где я должен был спать, в одежде на покрывало. Утром я проснулся, её голова у меня — на плече, рука — на груди. Я её тоже обнимал одной рукой. Не знаю, как так получилось, должно быть, во сне. Не говорите ей, пожалуйста, ничего, если она об этом не знает. Она спала, когда я проснулся. Кстати, она уснула, едва мы легли. На другой день я не сдержался и поцеловал её в посадке. Грибы. Помните? Знаете, что она сделала при этом? Грохнулась в обморок. Потом я дал ей слово не прикасаться к ней, пока она сама не разрешит. Но после рассказа об убийстве Вани она плакала у меня на груди. Просто я не мог не обнять её в такую минуту. На следующую ночь она пришла ко мне в комнату, думая, что я сплю. Села на стул и уснула. Так вымоталась, бедняжка. Я боялся, что она упадёт, уложил её на кровать и закутал, как мумию. И мы ехали сюда около четырёх часов и разговаривали обо всём на свете. Дорогой я хотел её безбожно. По-моему, влечение это взаимно. Вот и всё.

— И с чего же вы решили, что всё так серьёзно? Должно быть, это просто слабость со стороны обоих.

— Поверьте мне, всё серьёзнее, чем когда-либо в моей жизни. Давайте расстанемся полюбовно, а?

— По чести, Евгений Фёдорович, скажите мне, зачем она вам?

— Правомерный вопрос. Отвечу так: а зачем вам воздух или вода? Зачем солнце? Зачем английский? Зачем бывший муж?

— Стоп-стоп-стоп!

— Наверное, ваша дочь нужна мне, чтобы не сдохнуть в сточной канаве, как последняя собака. Я без неё задохнусь. Доходчиво объяснил?

У Галины Ивановны было удручённое, отягощённое пониманием выражение лица. Тем не менее, следователь добавил:

— Она мне позарез нужна.

В это время во входной двери заскрежетал ключ. «Слава Богу!», — воскликнул про себя мужчина. Галина Ивановна в полголоса поспешно сказала:

— Ну, хорошо, человек-чудак! Я буду отвечать на ваши звонки, а там поглядим.

— Спасибо!

— Вот мой рабочий телефон, — вместо ответа заговорщицки тихо проговорила женщина и нацарапала карандашом на салфетке.

— А вот моя визитка! — вынул он из нагрудного кармана. — Если случится что-то важное, звоните в любое время.

Он тем же карандашом написал с обратной стороны домашний телефон.

— Если возможно, пусть она ничего не знает о нашем договоре, — он тоже перешёл на шёпот.

— Я постараюсь.

Зашла Мила, держа в руке запакованную голубую рубашку, похожую на рубашку Палашова.

— Вы всё секретничаете? — улыбнулась она жутко тоскливой улыбкой.

— Только что закончили, — за двоих