Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии - Хьюстон Смит
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть также вэнь: убежденность Конфуция, что учение и искусства – не просто внешний лоск, а сила, преображающая общество и сердце человека. Китай чтил его убежденность, помещал ученого чиновника на самый верх социальной лестницы, а воинов отправлял вниз. Интересно, бывали ли где-нибудь еще, кроме Тибета, и в краткий начальный период ислама, предприняты подобные попытки воплотить платоновский идеал правителя-философа. Это была лишь попытка, однако кое-где время от времени она приносила плоды. В золотые века Китая искусства процветали как нигде в то время, приобретались глубокие познания; сразу же вспоминаются каллиграфия, сунская пейзажная живопись, живительный танец тайцзицюань. Была изобретена бумага, за четыре века до Гутенберга появился наборный шрифт. Количество томов энциклопедии XV века, увенчавшей труд двух тысяч ученых, достигло 11 095. Появились прекрасные стихи, великолепная живопись в виде свитков и керамика, которую «благодаря тонкости материала и отделки, а также элегантности форм можно считать лучшей керамикой всех времен и народов».[153]
В сочетании с конфуцианским искусством самой жизни, эти предметы вэнь породили совершенно самобытную культуру. Представляя собой сплав утонченности, колоритности и сдержанного хорошего вкуса, она наделила китайцев способностью к ассимиляции, в высшем проявлении не имеющей себе равных. Имея максимальную среди всех великих цивилизаций протяженность открытой границы, Китай постоянно подвергался набегам конных варваров, всегда готовых напасть на оседлых земледельцев. К воротам Китая являлись гунны, единственный дальний набег которых нанес смертельную рану Римской империи. Но то, что китайцы не могли отразить, они поглощали. Завоеватели каждой волны теряли идентичность в процессе добровольной ассимиляции; они восхищались тем, что видели. Раз за разом неуч-захватчик, вторгшийся в Китай исключительно с целью его разграбления, не мог устоять перед ним. И уже через несколько лет на первом месте для него значилась надежда написать подобие китайских стихов, которые его учитель, он же его покоренный раб, не сочтет совершенно недостойными благородного мужа, а больше всего этот захватчик мечтал, чтобы его принимали за китайца. Самый яркий пример тому – Хубилай. Он покорил Китай, но сам был покорен китайской цивилизацией, ибо победа позволила ему осуществить давнее стремление – стать подлинным Сыном Неба.
Волшебство оказалось не вечным. В XV веке китайская цивилизация все еще не имела себе равных во всем мире, но застой уже начинался, а последние два века не следует принимать во внимание, потому что Запад, вооруженный превосходящими военными технологиями, выхватил судьбу Китая из его рук. Бессмысленно обсуждать конфуцианство в условиях развязанной Западом войны, насаждавшей среди китайцев опиум, и последующего разделения Китая на сферы влияния европейских государств. Даже внедрение марксизма в ХХ веке следует рассматривать как акт отчаяния с целью восстановления утраченной независимости.
За непреходящим конструктивным влиянием конфуцианства мы должны обратиться не к политике Китая ХХ века, а к восточноазиатскому экономическому чуду последних сорока лет. Вместе взятые Япония, Корея, Тайвань и Сингапур, сформированные конфуцианской этикой, составили динамический центр экономического роста конца ХХ века: впечатляющее подтверждение тому, что может произойти, если сочетать научные технологии с тем, что можно назвать здесь «социальными технологиями» жителей Восточной Азии. Единственный статистический показатель и описанный журналистом обыденный эпизод дают представление о том, что обеспечивает действие этих социальных технологий. В 1982 году японские рабочие брали в среднем всего 5,1 из полагающихся им 12 дней отпуска, так как, по их собственным словам, «более длительный отпуск увеличил бы нагрузку на их товарищей по работе»[154]. Что же касается представленного журналистом эпизода, то он таков:
Весеннее утро, шесть часов. Перед центральным вокзалом Киото шестеро мужчин поют, встав в кружок. Все они в белых рубашках, черных галстуках, черных брюках и начищенных до блеска черных ботинках. Один из их зачитывает клятву, которой они подтверждают свои намерения служить своим клиентам, своей компании, городу Киото, Японии и миру. Это таксисты, для которых начинается обычный рабочий день[155].
Следующий отчет из Киото к вопросу эффективности не относится, однако он свидетельствует о вежливости, которой славятся жители Востока: «В вихревой мешанине транспорта на улицах Киото две машины задевают одна другую бамперами. Оба водителя выскакивают из машин. Оба кланяются, рассыпаясь в извинениях за свою неосторожность».
Все это затяжные отголоски конфуцианского духа, от которых невольно задаешься вопросом, не затихают ли они. Что ждет эту религию в мире, идущем по западному пути?
Ответа никто не знает. Возможно, перед нами умирающая религия. Если так, уместно будет закончить эту главу словами, которыми Конфуций сказал о себе, когда на смертном одре его взгляд в последний раз остановился на величественной вершине Тайшаня, священной горы Китая:
Рушится священная гора,
Ломается потолочная балка.
Угасает мудрец.
С другой стороны, пророкам свойственно держаться дольше политиков. Ганди пережил Неру, и Конфуций, по-видимому, переживет Мао Цзэдуна.
Рекомендованная литература
Laurence G.Thomson, Chinese Religion (Belmont, CA: Wadsworth, Inc., 1989) – хороший обзор религиозной сферы Китая в целом.
В качестве переводов на английский наиболее важных конфуцианских текстов можно порекомендовать Arthur Waley, The Analects of Confucius (New York: Random House, 1989), и D. C. Lau, Mencius (New York: Penguin Books, 1970). Тем, кто тяготеет к философии, A. C. Graham, Disputers of the Tao (La Salle, IL: Open Court, 1989) предлагает лучший труд по общей истории китайской мысли в период ее становления.
Раздел «Конфуцианская программа» этой главы написан под влиянием в основном трудов современного ученого-конфуцианца Ду Вэймина, особенно Tu Wei-ming, Confucian Thought: Selfhood as Creative Transformation (Albany: State University of New York Press, 1985), и Humanity and Self-Cultivation: Essays in Confucian Thought (Fremont, CA: Jain Publishing, 1980).
В своем тексте я не рассматривал отдельно неоконфуцианство. Значительное движение, перерабатывающее конфуцианство в свете даосистского и буддистского влияния, оно зародилось в VIII веке, бурно развивалось и процветало в XI и XII веках и продолжает порождать достойных внимания толкователей по сей день. Говоря конкретнее, неоконфуцианские ученые разработали мировоззрение, параллельное буддистской космологии, и систему нравственной философии, чтобы объяснить конфуцианскую этику в терминах метафизики. Их взгляды изложены в обзоре Carsun Chang, The Development of Neo-Confucian Thought (Albany: State University of New York Press, 1957).
Herbert Fingarette, Confucius – The Secular as Sacred (New York: Harper & Row, 1972) отличается тем, что этот
