Невинная кровь - Филлис Джеймс

И вот приемный отец очутился перед ней.

— Поедем домой, Филиппа. Все будет в порядке.

Конечно, как же иначе? Морис уладит любую проблему. Избавится от квартиры, заплатит остаток ренты, отделается от вещей, которые напоминали бы дочери о пережитом. Никогда ей больше не увидеть знакомых мелочей. Генри Уолтона водрузят обратно в ее комнату на Кальдекот-Террас. Полотно слишком ценное, чтобы его продавать. Разумеется, для девушки шедевр навсегда отравлен. Теперь она станет взирать на него иными глазами; за элегантностью и порядком ей будут мерещиться глаза палача, свист плети, стук выбиваемой из-под ног скамейки. Однако должны же быть пределы человеческой чувствительности. Ожидается, что Филиппа смирится с картиной на стене. Прочее выбросят, словно мусор, — хотя почему же «словно»? Адвокаты мистера Пэлфри замнут любую шумиху, помогут ей пережить дальнейшие допросы, дознание, публичный суд… А может, и не такой уж публичный. Отец позаботится и об этом. Все до единого — полиция, следователь, журналисты — будут на стороне девушки. Даже увидев изувеченное горло покойной, они сумеют подавить отвращение и неприязнь, припомнив, чья она дочь. Филиппу станут жалеть — и немного побаиваться. Ей даже почудилось — а может, и нет, — что инспектор на прощание грубовато пошутил с Морисом:

— Забирайте ее домой и, Бога ради, уберите подальше кухонные ножи.

После суда он отвезет ее куда-нибудь, скорее всего в Италию. Морис и собственные раны всегда залечивал там же. Вдвоем они увидят города, которые девушка мечтала посетить вместе с матерью. Любопытно, как много времени пройдет, прежде чем он выучится смотреть в глаза Филиппе, не спрашивая себя, смогла бы она вонзить острый нож и в теплое горло? Возможно, такие раздумья лишь подстегнут его интерес; люди всегда восхищались злодеями. В сущности, что такое половые сношения, как не добровольно претерпленный акт насилия и кратковременное убийство?

Наконец отец и дочь остались одни. Перед уходом девушка заглянула к себе в комнату и вернулась оттуда с рукописью матери. Филиппа протянула конверт отцу:

— Пожалуйста, прочти. Ее рассказ об убийстве. Он был написан в тюрьме, задолго до нашей встречи.

— Это она тебе сказала? Взгляни на цвет чернил, потрогай бумагу: листы совсем новые. Тетрадь никак не могла проваляться в камере несколько лет. Неужели ты не заметила?

Подойдя к электрокамину, он помедлил. Мистер Пэлфри не курил и не носил при себе зажигалки. Под пристальным взглядом дочери он принес из кухни коробок, чиркнул спичкой и поднес ее к рукописи. Огонь лизнул бумагу, прожег в ней черный круг и ярко вспыхнул. Отец держал тетрадь за угол, пока не опалил себе пальцы; тогда он выронил ее на каминную решетку.

Внезапно девушка поняла, как сильно измотана, и к тому же впервые заметила пятна и грязь на рубашке. Брюки же запорошила угольная пыль — напоминание о том, как их юная хозяйка пряталась в темноте за мусорными баками. Кажется, на ноге кровавая ссадина? Филиппа закатала брючину до колена. Морис посмотрел на нее и негромко промолвил:

— Сходи в ванную. Я подожду.

Пять минут спустя, когда она вернулась, мистер Пэлфри, уже распорядившийся о том, чтобы со стены сняли Генри Уолтона, держал в руках одеяло. Плотная, шершавая ткань легла на плечи девушки. Не говоря ни слова, отец и дочь спустились к машине.

Дорога домой по пустынным улицам пролетела совсем незаметно. «Никто не видел, как мы уезжали, — подумалось Филиппе. — Назавтра Джордж удивится: почему это наверху так тихо, куда подевались его соседки? А впрочем, никто не станет скучать…»

Вот и Кальдекот-Террас. Свет горел в прихожей и в кабинете, кухня же была погружена во мрак. Парадная дверь отворилась прежде, чем Морис нашарил в кармане ключи. На пороге стояла Хильда в стеганом голубом халате и с перепуганным взором.

Он тихо сказал:

— С ней все в порядке. Не волнуйся. Все будет хорошо. Ее мать мертва. Самоубийство.

Мягкие руки Хильды приняли ночную гостью в объятия.

— Комната ждет тебя, дорогая.

Как будто бы та могла испариться!

Вдруг откуда-то послышался приглушенный собачий лай. Хильда встрепенулась и с нежностью проговорила:

— Ах, кажется, мы разбудили Пирата. Пойду посмотрю, как он там.

У подножия лестницы Филиппа скинула с плеч одеяло. Утром, когда она спустится, наверняка не найдет его. Даже бедной старой тряпке с Дэлани-стрит не позволят напоминать о прошлом. Покачиваясь на ходу, девушка двинулась вверх по ступеням. Отец последовал за ней. Слушая шаги за спиной, дочь на минуту почувствовала себя узницей под конвоем. Однако спальня, куда ослабшие ноги наконец привели ее, дышала чистотой и покоем, а мягкая постель так и манила к себе. «При чем здесь я? — устало удивилась Филиппа. — Это не мое место… Ну ладно, может, настоящая хозяйка не будет против, если…» Стянув запачканную рубашку и грязные брюки, она повалилась ничком на кровать и обняла обеими руками взбитые подушки. Морис натянул одеяло ей на плечи. Девушка решила не мыться: в конце концов, раз настоящая хозяйка не возражает… Уже засыпая, Филиппа вспомнила: теперь ей придется о ком-то плакать. Однако слез не осталось, да и проливать их она никогда не умела. Но это не страшно. Еще научится: впереди ведь целая жизнь.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ЭПИЛОГ

Воскресная вечерня только что закончилась. Члены конгрегации, довольные возможностью освободиться от роли молчаливых зрителей, с радостным чувством присоединились к заключительному гимну. Мальчики-хористы, чьи кроткие, озаренные свечами лица над круглыми гофрированными воротничками напоминали диковинные призрачные цветы, по очереди покидали свои места. Филиппа встала с колен, тряхнула волосами, оправила на плечах плиссированный хлопок и, примкнув к маленькой компании студентов, облаченных в такие же белые одежды, последовала за процессией за красивую резную завесу, в огромную, затопленную прохладой и светом церковную прихожую.[53]

Девушка почти мгновенно увидела его. Этого маленького, заурядного человечка она где угодно узнала бы из тысячи. Мужчина стоял у края первого ряда в своем опрятном, переглаженном костюмчике; под чудесным, величественным сводом потолка он выглядел еще незначительнее — и в то же время умудрялся сохранять пусть и скромное, но достоинство. Знакомые, до боли знакомые руки лежали перед ним на спинке сиденья. Стоило Филиппе приблизиться, костяшки его пальцев напряглись и заблестели, точно белая галька. Во взгляде мужчины читался немой призыв: «Не избегай меня!» Филиппа и не думала этого делать; она также не допускала мысли, что встреча состоялась случайно. Покидая капеллу, девушка помедлила у южного портика. Чужак тихо нагнал ее, и они, не здороваясь и не сговариваясь, пошли в одну и ту же сторону по залитой солнцем тропе.

Она заговорила первой:

— Как ты меня разыскал? Впрочем, я забыла: ты у нас гений слежки.

— Это все твоя книга. Я почитал рецензии. В паре из них упоминалось, где ты учишься. На обложке стояло твое имя, Филиппа Дактон.

— Да, «Розу» я опустила. А вот фамилию оставила, почему бы нет. Каждый имеет право наличные предпочтения. Но ты ведь не затем показался здесь, чтобы поздравить меня с первым романом. Прочел?

— Взял в библиотеке.

Девушка рассмеялась, и он залился краской.

— Не следует говорить подобных вещей писателю, да? По-твоему, я должен был купить его?

— С какой стати? Вряд ли тебя порадует корешок с фамилией Дактон на книжной полке. Ну и как, понравилось?

Филиппа насладилась его замешательством: мужчина явно не понимал, дразнят его или говорят серьезно. В конце концов он произнес:

— Написано, конечно, с умом. Некоторые критики не жалели похвал. Однако, на мой взгляд, слишком грубо, без души.

— Верно. Именно так, без души. Только не прикидывайся, что потрудился разыскать меня ради литературной дискуссии. — Девушка посмотрела на его лицо и торопливо прибавила: — Я вовсе не против нашей встречи. В последний раз мы так быстро расстались. Мне тоже казалось, что между нами остались незаконченные дела. Время от времени я размышляла: где ты, чем занимаешься…

«…и намного ли стал счастливее, убив мою мать», — едва не прибавила она.

Впрочем, его спокойные, безмятежные глаза говорили лучше всяких слов. Может, потому-то люди ценят месть: она благотворно действует.

Собеседник отозвался с большой охотой, словно только и ждал вопроса:

— Я уехал из Лондона, едва закончилось следствие. Восемнадцать месяцев путешествовал по Уэльсу и Англии. Летом останавливался в дешевых отелях, зимой и осенью перебирался в те, что повыше классом, — в это время у них особые скидки. Любовался разными городами, зданиями, думал о своей жизни. Мне было довольно неплохо. Полгода назад я вернулся в Лондон и наведался в «Касабланку» — ту самую гостиницу, в которой снимал номер, когда следил за вами. Сам не знаю, зачем туда пошел, но именно там я чувствовал себя как дома. В гостинице ничего не изменилось. Слепая девушка-администратор, в чьем обществе ты меня видела в Риджентс-парке, работала на том же месте. Кстати, ее зовут Вайолет Хэдли. Мы начали встречаться по выходным и скоро поженимся.