Ларочка - Михаил Попов

И она увидела. На правой стороне головы у Крапета Карапетовича было большое, поросшее короткими волосами, как и весь остальной череп, углубление. На миг Лариса даже отвлеклась от сильнейшей внутренней судороги.

— Операция. Опухоль. Доброкачественная. — Успокаивающе замахал руками Карапет. Он еще рассказал, что написал книгу. Наверно о врачах, подумала Лариса.

— О докторе Гаазе, был еще давно, тогда тюремный доктор.

— Как же, как же. А у нас какими судьбами?

Оказалось, ищет работу. Может быть, ему помогут в прежнем родном доме, потому что нигде больше не берут.

— Ты бы волосы отрастил подлиннее.

— Что?

— А знаешь что, пошли–ка со мной.

Через приоткрытую дверь было слышно, как Саша вбегает в кабинет к шефу, и выбегает из него.

Лариса с покорно бегущем вслед Карапетом вышли в коридор, проследовали до лифта.

— Куда мы? — Скромно спросил гость.

— Сейчас попадем в «Историю». — Применила Лариса старую–старую шутку, но Карапет не улыбнулся.

Ребров встретил их растеряно. Лариса была его начальницей, а вот ее спутник ему сразу не понравился. Настроение его еще больше ухудшилось, когда он узнал имя этого странного типа.

— Он уже работал у нас, в отделе

— Древнерусской истории. — Услужливо сообщил Карапет.

— И теперь хочет обратно. Не обязательно на прежнюю должность.

— Хотя бы простым лектором. — Опять улыбнулся Карапет. Лариса подумала, что вместе с опухолью у него удалили большую часть самоуверенности, а потом подумала, что нехорошо так думать.

Ребров кивал, кивал.

— А Михаил Михайлович в курсе?

— Если хочешь, спроси у него сам.

Ребров попросил свою секретаршу узнать, каково настроение на десятом этаже. «Рвет и мечет?» Руководитель «Истории» был в сильном затруднении. Он имел по закону полное право на независимую кадровую политику, но бывает ли она вообще где–то независимая политика?

— Карапет Карапетович, идите пока к Галке, попейте чаю, а мы поговорим о деталях.

Он встал, снял очки, посмотрел на благодетельницу долгим, проникновенным, спитакским взглядом. Она ему поощрительно улыбнулась.

— Лектором, Ребров, лектором, он тебя не разорит, тем более что у тебя есть вакансии.

— Вакансии есть, но чтобы лектор был без головы!

— Не говори глупостей, удачная трепанация черепа. Не бросать же хорошего человека на улице.

— Ну, я не знаю.

— Может, ты также не знаешь, как выйти на Останкино?

Ребров захлопал глазами, что за пируэт, что, черт возьми, происходит? Чего она явилась? Чего крутит?! У него были выходы «на телевизор», но «тольки трохи, и тольки для сэбе».

— Не жидись Ребров, не объем.

Он вздохнул.

— Давай, давай, а то я ведь злопамятная. Но ведь и благодарная, ты это знаешь.

Он стал осторожно выспрашивать — для чего ей «телевизор»? Какие именно люди нужны? когда? не скомпрометирует ли эта помощь его самого. Лариса хоть и без предварительного обдумывания отвечала очень здраво, и собеседника не спугнула.

Ребров понимал, что один номерок он ей дать будет должен, никуда он не денется, но как тогда быть с больным армянином, он что, просто угроза? Типа, купи кирпич! Если приоткроет калитку в «Останкино», оперированного лектора может отпихнуть? Спросить об этом прямо, конечно нельзя. Цинизм какой–то. Хотя и очень хочется.

Засовывая бумажку с телефоном в карман брюк, Лариса улыбнулась сбитому с толку руководителю «Истории».

— Я всегда знала, что ты очень хороший человек.

На лице Реброва появилась растерянная улыбка. Так отменяется армянин или нет?!

Заглянув в машбюро Лариса выпила чаю с Галкой, Тойво и Карапетом, совсем почти как в прежние времена. Сказала вот да, все вроде как былые годы, только не слышно грохота «Ятраней».

— Компьютеры. — Сказал Карапет.

— И по коридорам бродят странные люди.

— Арендаторы. — Опять сказал Карапет. Тойво ласково погладил его по той части головы, где у него не было выемки. За отчетливо проявляемую разумность.

— Хороший человек ваш Ребров, он мне твердо пообещал, что Карапетика возьмет на работу.

34

Они сидели в кафе у подножия Останкинской башни. Свою атаку на телевидение Лариса начала с поездки в Малаховку. Она рассчитывала найти там своего старого знакомого Виктора Петровича в деревянной избе, а нашла черноволосую, неприветливую женщину в двухэтажном каменном тереме. Причем бывший участок Виктора Петровича был теперь слит с участком скульптора, а каменная лениниана была удалена в неизвестном направлении. Новая хозяйка с Ларисой говорить отказалось, и той пришлось применить телефон вырванный у Реброва. После преодоления немалых недоумений ей удалось добиться пропуска в телецентр. Лариса очень смутно представляла себе, с чем ей там придется столкнуться. Она не очень надеялась на Виктора Петровича, но больше не на кого было надеяться. Лариса запретила себе задаваться вопросом — что там будет? Посмотрим, как пойдет. Возможность поражения не признавала.

Репутация «ящика» среди ее патриотических друзей была ужасающа — великий разлагатель души народа, филиал Моссада. «Словно в помойную яму в цветной телевизор глядит» вспоминалась ей строчка когда–то знаменитого подпольного поэта. И, признаться, она сама держалась той же точки зрения. Но, с другой стороны, ведь тот же Виктор Петрович туда как–то ввинтился и лечит из «ящика» простой народ народными же средствами.

Цель у нее была такая: устроить во что бы то ни стало выступление Белугину по ящику. По любому каналу, в любой программе, хотя бы в три минуты сюжетец. Это будет ее приданое, и одновременно ее взнос в банк общего великого дела по обновлению страны. Она понимала, если хочешь по–настоящему привязать к себе мужчину, недостаточно быть ему просто женой, желательно стать еще и соратницей.

Времени было в обрез.

Во–первых: атмосфера в стране, отчетливый привкус назревающей политической грозы.

Во–вторых: и это даже главнее: Белугин находится в опаснейшей стадии переползания из одной хаты в другую. Понятно, это непростое дело: детишки, сомнения, то се, и надо ему помочь. Надо сделать процесс необратимым. На запах большой карьерной пользы он поползет резвее.

Заручившись заветным пропуском, она подготовила легенду для народного лекаря, с помощью которой его можно будет втянуть в более менее продолжительную беседу. Там посмотрим.

И вот она за столом с человеком, который может ей помочь. И это не Виктор Петрович.

Плоскина, как это принято говорить, практически не изменился с тех пор, когда они виделись в норе Рыбаконя. Только одет был несравненно лучше, хотя и в те давние, фарцовые времена имел немалые вещевые возможности. От него прямо–таки разило респектабельностью, и парфюм, и «котлы», и очень дорогая улыбка. Он поймал взгляд Ларисы и охотно объяснил, где ему делали зубы, и сколько он за это заплатил. Плоскина сохранил и свою жизнерадостность, был доволен жизнью, и не считал нужным это скрывать. Было в этом полнейшем отсутствии ханжества и жеманства, даже что–то симпатичное. Или Ларисе хотелось это симпатичное в нем разглядеть, труднее просить о помощи отвратительного тебе человека.

Это он пригласил ее сюда, наткнувшись буквально в вестибюле, она еще даже не успела добраться до редакции Виктора Петровича. Буквально со второго предложения Лариса открыла ему цель приезда. Плоскина радостно выпучил глаза. И сказал только одно: «Не здесь!»

— Не нужно, чтобы нас видели вместе. — Объяснил он, когда они уселись друг напротив друга.

— Ты стесняешься?

— Да, нет, — поморщился он, — конкуренция. Не хочу, чтобы кто–нибудь узнал слишком рано, о моих планах.

— А у тебя уже есть план?

Плоскина плотоядно захихикал.

— Ты еще рта не успела раскрыть, а я уже все придумал.

— Да, придумывать ты всегда умел. Как твои, кстати, идеи с переделкой классических киношных сюжетов?

— А-а, это, ну, у меня еще сорок таких идей, и даже лучше. Но сейчас — не распыляться. Сейчас у нас на повестке — генерал Белугин.

Лариса кивнула. Она тоже считала, что сейчас главное — Белугин.

Томная официантка поставила перед ними по стакану свежевыжатого сока и чашке кофе, Плоскина автоматически похлопал ее по бедру. Она отпрыгнула с возмущенным шипением

— Вы что?!

Он мельком глянул в ее сторону.

— Извините, ошибся.

И тут же к Ларисе.

— Послезавтра у Киселева.

Это настолько превосходило представления Ларисы об успехе, что она нахмурилась. Издевается.

— Только одно условие. — Плоскина сделался серьезен.

Не издевается.

— Все должно выглядеть так, будто Белугин позвонил прямо в студию, и его появление должно выглядеть как экспромт. Ты хочешь спросить, для чего это нам надо?