Операция «Караван» - Дмитрий Янковский

Я остановил машину и вышел на усыпанную мусором мостовую. Густой столб черного дыма поднимался оттуда, где еще минуту назад базировалась надводная часть моего флота. Похоже, часть бомб Альбинос снарядил напалмом. Для гарантии. А может и для усиления визуального эффекта.

— Может, попробуем потушить? — предложила Ольга.

Мне не хотелось ни отвечать ей, ни вообще разговаривать, да и видеть никого не хотелось. Я с силой захлопнул дверцу и отправился по улице пешком, обратно к бухте.

Миновав перекресток, я увидел пылающие корабли. Пламя вихрилось от кипящей в нем мощи, гудело, как в сталелитейной печи и рвалось к небу, изливаясь на концах непроницаемо-черным дымом. Горели все три корабля, но эсминцам досталось не в пример больше напалма и фугасных бомб, чем плавучему лазеру.

На эсминцы смотреть было страшно, с них взрывами снесло все антенны, а обшивку надстроек местами сорвало до каркаса, местами развернуло вокруг пробоин, как банановую кожуру. Пожар добрался до внутренних помещений, дым и языки пламени вырывались из выбитых взрывом иллюминаторов. Скорее всего, Альбинос использовал бомбы с замедлением взрыва, они прошибали сталь палуб и взрывались прямо в отсеках, причиняя колоссальные повреждения.

В сравнении с эсминцами, плавучий лазер выглядел как огурчик. Уцелел даже решетчатый локатор на мачте, не говоря уж об остальном, за исключением стекол — их вынесло близкими взрывами на эсминцах. Горела только корма, причем достаточно локально. У меня создалось ощущение, что туда попала единственная бомба с напалмом. Да и то разорвалась снаружи, на самой палубе.

У меня возникла мысль, что бомбы, скорее всего, имели собственную систему наведения, потому и легли так кучно. И эсминцам досталась их большая часть не случайно, а именно потому, что Урман не знал ничего о плавучем лазере, он был уверен, что это судно технической поддержки. И описал его именно так, поэтому Альбинос основную силу удара направил на боевые, как ему казалось, корабли. А техническую калошу угостил лишь одной напалмовой бомбой, с тем расчетом, чтобы она просто стала непригодной для плавания. Альбиносу было выгодно навсегда нас оставить на острове, лишить всякой возможности отсюда выбраться, а значит, он собирался уничтожить все корабли. Но эсминцы ему надо было именно подавить, чтобы мы не смогли даже подобраться к ним близко, не то что использовать какие-то из их средств. А остальное сгорит само. Так что гибель плавучего лазера была лишь вопросом времени, ведь у нас нечем было его тушить.

Но лично у меня возник вопрос, сколько он еще сможет находиться в боеспособном состоянии? И можно ли использовать его лазерную пушку для быстрого поражения воздушной цели? Это могло решить целый ряд проблем. Мы не только бы щелкнули Альбиноса по носу, но и получили бы некоторую фору по времени. Ведь подготовленный пилот и стрелок для «Шпика» наверняка на борту уходящего лайнера, а второго экипажа, скорее всего, у Альбиноса действительно не было. И это могло превратить наше поражение если не в победу, то в какое-то ее подобие. В любом случае мне стало бы легче.

Я вызвал Алекса и велел срочно ехать ко мне. Когда он остановился рядом и выскочил из машины, я спросил, может ли он управиться с лазером. Он не знал. В принципе, с управлением там, на его взгляд, все было понятно. Но одно дело — беглый взгляд и оценка возможностей, и совсем другое — выстрелить и лопасть.

— Остаешься в машине, — приказал я Ольге. — Алекс со мной.

— А почему не подъехать? — с недовольством спросил стрелок.

— Потому что может взорваться, — честно ответил я.

И тут же об этом пожалел. Алекс сбавил шаг и вытаращился на меня.

— Э! Чувак, ты совсем умом тронулся? А нам тогда что там делать, если оно шарахнет?

— Мне есть что там делать, — жестко произнес я. — Попробую сбить баллистик. Не хочешь, оставайся с дамой. Мне уже ничего не страшно.

— Не дури! — Алекс придержал меня за локоть, но я вырвался.

Тогда он схватил меня крепче, за ворот куртки. Я вывернулся и коротко ударил его ногой под колено. Нога у него рефлекторно согнулась, он начал терять равновесие, взмахнул руками и, естественно открыл грудь. Так всегда и со всеми бывает в таком положении. Рефлекс. Мне осталось только чуть толкнуть его, сместив центр тяжести и придав едва заметное ускорение в нужную сторону, а дальше против него начала работать его же собственная масса. Она потянула его к земле, не давая возможности принять хоть сколько-нибудь устойчивое положение. Напарник рухнул на спину, но я этого уже не видел, только по звуку понял. Я уже вышагивал в направлении пирсов.

Когда я все же коротко оглянулся, Алекс сидел на заднице посреди улицы и провожал меня печальным взглядом. Больше я оглядываться не стал. Незачем. Уже ясно, что команде нашей конец. Все будет так же, как и с первым составом, и причина, по сути, та же. Отсутствие перспектив, вот что губит любую команду. Но я не был готов снова увидеть события, развернувшиеся по такому сценарию. Мне хватило одного раза. Второй раз мне этого не пережить. Мне лучше было сгореть вместе с тонущим кораблем, чем снова наблюдать, как уйдет сначала Алекс, а потом кто-нибудь уведет Ольгу. И все будут правы. Все, кроме меня. Потому что вся вина за отсутствие перспектив целиком лежала на мне. И вся ответственность тоже. Никто не был виноват кроме меня, ни мои соратники, ни Альбинос, ни проклятые бюрократы из муниципалитета.

Видимо, во мне был какой-то изъян, не дающий довести начатое до конца. Ведь у меня были и силы, и средства, и люди, а я раз за разом все профукивал самым позорным образом. Нет, не был я предназначен для роли лидера. Плох тот лидер, который то и дело проигрывает. Плох тот лидер, который получил в руки все рычаги для воплощения в жизнь собственных идей, но в самый важный момент эти рычаги упускает и остается ни с чем.

Да уж… Роль спасителя человечества была явно не для меня. Не тот уровень. Да, в чем-то я был не плох. Мог постоять за себя, ни от кого не зависел, стрелял хорошо и дрался сносно. Но это навыки одиночки, никак не лидера, ведущего других за собой. Лидеру они тоже нужны, но их одних мало. Лидер должен вдохновлять окружение собственным примером. А у меня это не получалось никак.

И вот я снова стал одиночкой, каким и вырос тут, на Суматре. И снова мне одному предстояло лезть в пекло, и снова никто не заставляет меня, и снова я не ради себя одного это делаю, хотя никто меня не просил об этом. Меня даже пытались остановить. Все как обычно. Но я все равно шел, понимая глупость и безрассудность своей идеи, что этим поступком никому ничего не получится доказать, а только все станет еще хуже, чем было. Я понимал, что если погибну, у Алекса и Ольги станет еще меньше шансов на выживание, но все равно шел.

Ну и что мной двигало в этот момент? Моя воля? Или какая-то внешняя сила, стоящая выше возможностей моего понимания? Да и что вообще нами всеми движет?

У меня вдруг возникла мысль, что человеку лишь кажется, будто у него есть какая-то воля и какая-то возможность выбора. Мы привыкли так думать, и нам так думать приятнее, мол, дал нам бог волю и возможность выбирать свой путь. Выбирать, какие поступки совершить, а от каких отказаться.

Но что если посмотреть на вещи реально. Точнее объективно, а не из-под костей собственного черепа? Если глянуть на всю цепь собственных действий и действия других тоже оценить непредвзято, выкинув из головы, хотя бы на время, непреложность идеи о присущем нам праве выбора? Что тогда?

А тогда вся кажущаяся логика наших действий рушится. Вот что можно наблюдать, глядя на нас со стороны? Оценивая наши объективные поступки, а не мысли, которые никому читать не дано. Вот, мы влюбляемся, и нам кажется, что это уже навсегда, что никто другой нам не нужен, и уж точно никогда нам не захочется от этого человека избавиться. Но проходит какое-то время, и что? Нам трудно становится самим себе объяснить, что же нас привлекло в предмете нашей любви, что нас в нем восхитило. Мы словно смотрим другими глазами, и видим другое, хотя мы остались собой, да и предмет нашей любви не изменился. И любовь превращается в ненависть, и некоторые даже на убийство идут, чтобы избавиться от предмета своего недавнего восхищения. Ну и где тут логика? Не придуманная, а настоящая? Где реальный мотив на то и на другое действие?

Конечно, мы себе придумываем этот мотив. Мы пеняем на то, что изменился сам предмет нашей любви, что он чем-то стал хуже, или мы чего-то не заметили в нем изначально. Или что наш вкус изменился, и нам хочется другого теперь, что мы развиваемся, в конце концов. Ну а логика-то все-таки где? Нет логики. Просто хаос случайных поступков.

О какой вообще воле или праве выбора может идти речь, когда мы меняем свои предпочтения с гораздо большей хаотичностью, чем ветер меняет свое направление? У ветра в направлении больше логики, чем у нас в поведении, если смотреть на него объективно, со стороны, а не со своей колокольни, с которой можно объяснить и оправдать что угодно.