Т. 13. ЭКЗОРЦИЗМ. Ловец душ. Плоть - Филип Фармер

В правой руке он держал официальный символ своей должности — бутыль белой молнии.

— Привет тебе, человек и легенда! — обратился он к Стэггу. — Приветствие Солнце-герою! Приветствие необузданному фыркающему самцу тотема Лося! Приветствие Отцу Своей Страны и Сыну и Любовнику Великой Белой Матери!

Он сделал длинный глоток из своей бутыли и протянул ее Стэггу.

— Вот это кстати, — сказал капитан и глотнул. Через минуту, после кашля, судорожных вдохов и утирания выступивших слез, он вернул бутыль обратно.

Ячменное Зерно ликовал:

— Великолепное представление, Благородный Лось! Тебя сама Колумбия осенила, что ты смог так поразиться белой молнии. Воистину ты божественен! Даже я, бедный смертный, был поражен, впервые отведав белой молнии. И все же я должен сознаться, что, когда я юношей занял эту должность, я так же мог почувствовать присутствие Богини в бутыли и быть так же поражен, как и ты. Но даже к божественности привыкает человек, да простит Она мне такие слова. Поведал ли я тебе, как впервые Колумбия сделала жидкой молнию и посадила ее в бутыль? И что первый мужчина, которому она дала ее, был не кто иной, как сам Вашингтон? И как неблагодарно поступил он и тем навлек на себя гнев Богини?

Поведал? Ну, тогда к делу. Я — всего лишь предтеча Главной Жрицы, несущий к тебе ее слово. Великим и Малым! Завтра рождение Сына Великой Белой Матери. И ты, дитя Колумбии, будешь завтра рожден. И да будет то, что уже было.

Он глотнул еще раз, поклонился Стэггу, чуть не упал, выправился и вышел, шатаясь.

Стэгг вернул его:

— Минутку! Я хочу знать, что сталось с моим экипажем.

Ячменное Зерно заморгал:

— Я тебе говорил — им предоставили дом в кампусе Джорджтаунского Университета.

— Я хочу знать, где они сейчас — в эту минуту!

— С ними обращаются хорошо, и они могут получить все, что захотят — кроме свободы. Ее они получат послезавтра.

— Почему?

— Потому, что тогда отпустят и тебя. Конечно, ты их больше не увидишь, ибо ты будешь на Великом Пути.

— Что это такое?

— Тебе это откроется.

Ячменное Зерно повернулся, чтобы уйти, но Стэгг задержал его еще одним вопросом:

— Скажи, почему держат в клетке ту девушку? У которой написано: «Маскотка, захваченная в набеге на Кейсиленд».

— Откроется и это, Солнце-герой. Сейчас же, мне кажется, не пристало человеку твоего положения унижаться до вопросов. Все объяснит в свое время Великая Белая Мать.

Ячменное Зерно вышел, и Стэгг спросил Калторпа:

— Что это за чушь? Почему он так темнит?

— Хотел бы я знать, — поморщившись, ответил антрополог. — В конце концов у меня тоже ограниченная возможность задавать вопросы. Вот только одно…

— Только что? — с напором спросил Стэгг. У Калторпа был очень серьезный вид.

— Завтра зимнее солнцестояние. Середина зимы — когда солнце в Северном полушарии греет слабее всего и доходит до самой южной точки. По нашему календарю, это двадцать первое-двадцать второе декабря. Насколько я помню, в доисторические, да и в исторические времена это было очень важным событием. С ним связывали самые разные церемонии, например… ох ты!

Последние слова прозвучали не как восклицание внезапно вспомнившего что-то человека — скорее как вопль.

Стэгг еще больше встревожился. Он хотел уже спросить, что случилось, но его прервал новый аккорд оркестра. Музыканты и служители повернулись к дверям и пали на колени. Раздался их крик в один голос:

— Главная Жрица, живая плоть Виргинии, дочери Колумбии! Святая дева! Дева красоты! О Виргиния, отдающая дикому лосю — безумному, дикому, терзающему самцу — свою священную и нежную складку! Благословенная и обреченная Виргиния!

В зал гордо вошла высокая девушка восемнадцати лет. Она была красива, несмотря на высокую переносицу и слишком белое лицо. Но полные губы были красны как кровь. Голубые глаза смотрели неотрывно и немигающе, как у кошки. До бедер спадали волнистые волосы цвета меда. Это была Виргиния, выпускница факультета жриц-оракулов Вассарского колледжа, воплощение дочери Колумбии.

— Привет, смертные, — произнесла она высоким чистым голосом. Потом перевела взгляд на Стэгга и сказала:

— Привет, бессмертный.

— Привет, Виргиния, — ответил он. Кровь быстрее заструилась по телу, отдаваясь болью в груди и в паху. Каждый раз при виде ее его охватывало почти неодолимое желание. Он знал, что, если его оставят с ней наедине, он ею овладеет, невзирая на последствия.

Виргиния ничем не показывала, — что знает о том, как на него действует. Она глядела на него взглядом не знающей сомнений львицы.

Как и все маскотки, Виргиния была одета в платье до щиколоток и с высоким воротом, но ее платье было покрыто крупным жемчугом. Треугольный вырез обнажал большую, но упругую грудь. Каждый сосок был окружен двумя кругами синей и белой краски.

— Завтра, бессмертный, ты станешь и Сыном, и Любовником Матери. Тебе необходимо к этому приготовиться.

— Что же я должен для этого сделать? — спросил Стэгг. — И зачем?

Он взглянул на нее, и боль отдалась у него во всем теле.

Она махнула рукой. Немедленно появился ожидавший за углом Джон Ячменное Зерно. Он тащил две бутыли — с белой молнией и с чем-то темным. Евнух-жрец подставил ему чашу. Наполнив ее темной жидкостью, Джон подал ее жрице.

— Лишь ты, Отец Своей Страны, имеешь право это пить, — сказала она, протягивая чашу Стэггу — Это самая лучшая «драма стикса».

Стэгг принял чашу, неуверенно на нее глядя, но не желая показаться трусом:

— Мастика? Болгарская плодовая водка? Ну ладно, поехали! Никто никогда не скажет, что Питер Стэгг не смог перепить лучших из своих потомков! Аахх!

Затрубили фанфары, ударили барабаны, завопили и забили в ладоши служители.

Лишь тогда он услышал, что кричит ему Калторп:

— Капитан, ты не понял! Не мастика, а Стикс! Она сказала: «Драма Стикса!» Понял?

Стэгг понял, но было поздно. Комната закружилась все быстрее и быстрее, огромной летучей мышью налетела тьма.

И под грохот фанфар он упал ничком головой к двери.

III

— Ну и похмелье! — простонал Стэгг.

— Боюсь, что очень сильное, — произнес чей-то голос, и он с трудом узнал Калторпа.

Стэгг сел на ложе и тут же завопил от боли и шока. Скатившись с кровати, он упал на колени, с трудом поднялся и подошел, шатаясь, к трем расположенным под углом друг к другу зеркалам во весь рост. Он был голым. Яички ему покрасили в синий цвет, член — в красный, ягодицы — в белый. Но он не обратил на это внимания. Он ни на что не обратил внимания, кроме двух каких-то ветвистых штук, торчащих у него из лба под углом сорок пять градусов.