Т. 13. ЭКЗОРЦИЗМ. Ловец душ. Плоть - Филип Фармер

— Боюсь, что очень сильное, — произнес чей-то голос, и он с трудом узнал Калторпа.

Стэгг сел на ложе и тут же завопил от боли и шока. Скатившись с кровати, он упал на колени, с трудом поднялся и подошел, шатаясь, к трем расположенным под углом друг к другу зеркалам во весь рост. Он был голым. Яички ему покрасили в синий цвет, член — в красный, ягодицы — в белый. Но он не обратил на это внимания. Он ни на что не обратил внимания, кроме двух каких-то ветвистых штук, торчащих у него из лба под углом сорок пять градусов.

— Рога? Как они туда попали? Кто их прицепил? Ну, попадись мне эти шутники. — с этими словами он попытался отодрать их с головы, но взвыл от боли и отдернул руки, не отрывая взгляда от зеркала. У основания одного рога выступила кровь.

— Не рога, — сказал Калторп — Панты. Люблю точность выражений. Не твердые, мертвые, ороговевшие, а мягкие, теплые и покрытые бархатистой кожей. Если приложишь к ним палец, ощутишь пульсацию артерий. Станут ли они впоследствии твердыми и мертвыми рогами зрелого — извини за каламбур — лося, мне неизвестно.

Капитан был сбит с толку, но искал, на кого излить гнев.

— Ну ладно, Калторп, — прорычал он, — а ты в этой игре не замешан? Потому что иначе я тебе руки и ноги оторву!

— Ты не только похож на зверя, но и начинаешь вести себя соответственно! — буркнул Калторп.

Стэгг собрался было врезать антропологу за несвоевременный юмор, но вдруг заметил, что тот бледен и руки у него трясутся. За его сдержанной иронией прятался настоящий страх.

— Ладно, — сказал Стэгг, немного успокоившись. — Что случилось?

Срывающимся голосом Калторп ему рассказал, что жрецы понесли его бесчувственное тело в спальню, но тут вбежала толпа жриц и на них набросилась. В какой-то страшный миг Калторпу казалось, что Стэгга вот-вот разорвут пополам, однако битва оказалась притворной, ритуальной, и телом, как и следовало по сценарию, овладели жрицы.

Стэгга перенесли в спальню Калторп попытался проскользнуть туда же, но был буквально выброшен вон.

— Вскоре я понял почему. В комнате не должно было быть мужчин — кроме тебя. Даже хирурги были женщинами. Скажу тебе, когда я увидел, как они туда направляются с пилами, сверлами и бинтами, я чуть с ума не сошел. Особенно когда понял, что хирурги пьяны. Да и все эти женщины были пьяны. Дикая стая! Но меня заставил уйти Джон Ячменное Зерно. Он мне объяснил, что в этот час женщины разорвут на части — буквально — любого мужчину, который им попадется. Он намекнул, что некоторые из музыкантов пошли в жрецы не добровольно, а просто не успели вовремя убраться с дороги у дам вечером накануне зимнего солнцестояния.

Ячменное Зерно меня спросил, не из братства ли я Лося. Ибо лишь братья Великого Лося могут в этот вечер чувствовать себя в относительной безопасности. Я ответил, что я не Лось, но был когда-то членом клуба Львов, хотя и просрочил членские взносы примерно за восемьсот лет. На это он сказал, что в прошлом году это бы мне помогло, когда Солнце-героем был Лев. Но сейчас я в великой опасности. И настоял на моем уходе из Белого Дома до тех пор, пока Сын — он имел в виду тебя — не будет рожден. Я счел за лучшее послушаться. На рассвете я вернулся и увидел, что здесь никого, кроме тебя, нет. Вот я и ждал, пока ты проснешься.

Он покачал головой и дружелюбно усмехнулся.

— А ты знаешь, — сказал Стэгг, — я что-то вспоминаю. Как-то смутно и вперемешку, но вспоминаю, что было после этой выпивки. Я был слаб и беспомощен, как младенец. Вокруг меня был дикий шум. Бабы орали, как будто рожают..

— А младенцем был ты, — перебил Калторп.

— Ага. А ты откуда знаешь?

— Что-то выстраивается по слегка знакомой схеме.

— Так не оставляй меня в темноте, когда сам видишь свет! — попросил Стэгг. — Как бы там ни было, но почти все время я только наполовину был в сознании. Я пытался как-то сопротивляться, когда они положили меня на стол и поставили на меня ягненка. Я понятия не имел, что они собираются с ним делать — пока они не перерезали ему горло. Меня с головы до ног измазали кровью.

Потом они его убрали, а меня проволокли через узкое треугольное отверстие. Оно, наверное, было на металлическом каркасе, но обтянуто какой-то розоватой губкой. Две жрицы взяли меня за плечи и потащили наружу. Остальные выли, как банши[9]. От этого воя у меня даже сквозь дурман в голове похолодела кровь. Ты в жизни не слыхал ничего подобного!

— Слыхал, — возразил Калторп. — Весь Вашингтон слыхал. Все его взрослое население, столпившееся у ворот Белого Дома.

— Я в этом отверстии застрял, — продолжал Стэгг, — и они меня стали тянуть остервенело. Плечи не пролезали. Вдруг я ощутил струю воды по спине — кто-то, наверное, направил на меня шланг. Помню, я подумал, что у них тут в доме насос, потому что вода била под жутким напором.

И наконец, я проскочил через отверстие, но на пол не упал. Две жрицы подхватили меня за ноги, потом подняли в воздух и перевернули вниз головой. А потом стали шлепать, и сильно. Я так удивился, что даже заорал.

— Это от тебя и требовалось.

— Тогда меня положили на другой стол. Прочистили нос, рот и глаза. Смешно, но я даже не заметил, что у меня рот и нос были забиты какой-то слизистой гадостью. Наверное, было трудно дышать, хотя я этого и не помню. Потом… потом…

— Потом?

Стэгг покраснел:

— Потом меня поднесли к чудовищно толстой жрице, раскинувшейся на моей кровати на подушках. Я ее раньше не видел.

— Может быть, из Манхэттена, — заметил Калторп. — Мне говорил Ячменное Зерно, что там Главная Жрица неимоверно толста.

— Неимоверно — точное слово, — продолжал Стэгг. — Самая большая баба, которую мне случалось видеть. Спорить могу, если бы она встала, оказалась бы с меня ростом. А весит наверняка больше трехсот пятидесяти фунтов. У нее все тело было напудрено — небось, бочка пудры на это ушла. Огромная, круглая и белая. Как пчелиная матка в образе человека, будто у нее только и дела, что откладывать миллионы яиц.

— И что дальше? — спросил Калторп, когда молчание Стэгга затянулось.

— Они положили меня головой к ней на грудь. Самая большая грудь в мире, клянусь. Как сама круглая Земля. Она взяла меня за голову и повернула. Я пытался отбиваться, но был так слаб, что ничего не смог сделать.

И вдруг почувствовал себя младенцем. Я уже был не взрослым человеком, а новорожденным Питером Стэггом. Эффект наркотика. Или гипноз. Как бы там ни было, а я был… был…

— Голоден? — спокойно спросил Калторп.

Стэгг кивнул. Затем, явно желая переменить тему, взялся рукой за один из пантов и произнес: